— По правде говоря, — ответил Элан, — я и сам удивляюсь.

Здание ванкуверской “Пост” представляло собой унылое нагромождение кирпича, во фронтальной части которого разместились офисы, а в задней — типографии. Над ними, подобно вывихнутому пальцу, нелепо торчала редакционная башня. Через десять минут после того, как он распрощался с Мэйтлэндом, Дан Орлифф остановил свой “форд-универсал” на служебной стоянке и поспешно вошел в здание редакции. Поднявшись лифтом в башню, он сел за свободный стол в сейчас уже вовсю бурлившем зале.

Начало давалось ему легко.

“Сердитый молодой ванкуверский адвокат готов, подобно Давиду, вступить в битву с Голиафом.

Это Элан Мэйтлэнд, 25 лет, уроженец Ванкувера и выпускник юридического факультета университета Британской Колумбии.

Голиаф, которому он бросает вызов, — это правительство Канады, в частности, министерство по делам гражданства и иммиграции.

Чиновники министерства отказываются удовлетворить просьбу “впустите меня”, с которой к ним обратился Анри Дюваль, молодой “человек без родины”, находящийся в настоящее время под арестом на борту судна в Ванкуверском порту.

Элан Мэйтлэнд выступает адвокатом Анри Дюваля. Одинокий скиталец почти потерял надежду получить юридическую помощь, но Мэйтлэнд добровольно предложил ему свои услуги. Это предложение с благодарностью принято”.

В этом месте Дан напечатал “продолжение следует” и крикнул: “Рукопись в печать!” Рассыльный выхватил у него из рук листок бумаги и бегом бросился в отдел городских новостей.

Уже автоматически Дан отметил время. Двенадцать семнадцать: шестнадцать минут до подписания континентального выпуска. Это был главный рубеж в работе редакции — местный выпуск распространялся наибольшим тиражом. То, что он сейчас пишет, сегодня же вечером будут читать в тысячах домов — в теплых, удобных квартирах, в уюте домашнего очага…

“Читатели “Пост” помнят, что наша газета первой поведала трагическую историю Анри Дюваля, у которого — волею судьбы — нет гражданства. Почти два года назад в отчаянии он тайком пробрался на судно. И с тех пор страна за страной отказывают ему в разрешении на въезд.

Британия бросила Дюваля за решетку на все время стоянки судна в порту. Америка заковала его в кандалы. Канада не сделала ни того, ни другого, прикинувшись, что его просто не существует”.

— Давай следующий кусок, Дан! — в голосе Чака Вулфендта звенело нетерпеливое волнение.

Рассыльный тут как тут. Лист с текстом вылетел из пишущей машинки, на его место стремительно вставлен чистый.

“Есть ли шанс, что молодого Анри Дюваля впустят в нашу страну? Смогут ли ему помочь легальные меры?

Более зрелые, более холодные головы сказали “нет”. Правительство и министр по делам гражданства и иммиграции, утверждают они, обладают властью, с которой бесполезно тягаться.

Элан Мэйтлэнд не согласен с ними. “Моему клиенту отказано в элементарном человеческом праве, — заявил он сегодня. — И я намерен за него бороться”.

Он напечатал еще три абзаца, цитируя Мэйтлэнда. Они были лаконичны и конкретны.

— Давай дальше, Дан! — крикнул Вулфендт, рядом с которым теперь возник также и выпускающий редактор. Материал о поисковых работах в горах принес одно разочарование: пропавшая дамочка нашлась живой и здоровой, ни тени злого умысла, муж ее полностью оправдан. А счастливый конец никогда не способен вызвать такого живого интереса, как трагедия.

Дан Орлифф, не отрываясь, продолжал стучать на машинке, складывая в мозгу предложения и фразы; пальцы лишь послушно следовали за мыслями.

“Вне зависимости от того, преуспеет ли Элан Мэйтлэнд в достижении своей цели или потерпит поражение, ему придется действовать наперегонки со временем. Судно с Дювалем на борту, океанский бродяга “Вастервик”, который может никогда больше не зайти в Канаду, должно отплыть через две недели, если не раньше. Судно уже ушло бы в море, но задержалось из-за ремонта”.

Так, теперь другие подробности. Дан вкратце изложил основные события. За его плечом появился заместитель редактора отдела городских новостей.

— Дан, добыл фотографию Мэйтлэнда?

— Не было времени, — бросил репортер, не поднимая глаз. — Он говорит, что играл в футбол за университет Британской Колумбии. Попробуй в спортивном отделе.

— Ладно!

Двенадцать двадцать три. Осталось десять минут. “Первое, чего мы добиваемся, это официального расследования по делу Дюваля, — сообщил Мэйтлэнд нашей газете. — Я обратился с просьбой о таком расследовании ради простой справедливости. Нам в этом было бесповоротно отказано, и, по моему мнению, министерство по делам иммиграции действует так, словно Канада превратилась в полицейское государство”.

Теперь подробности биографии Мэйтлэнда.

…Затем — у нас все по-честному — напомнить о позиции министерства по делам иммиграции, выраженной позавчера в заявлении Эдгара Крамера… Опять к Мэйтлэнду — цитата с оценкой такой позиции властей и, наконец, описать самого Мэйтлэнда.

Перед мысленным взором Дана Орлиффа, уставившегося в клавиатуру пишущей машинки, всплыло лицо молодого адвоката, нахмуренное в суровой неумолимости, каким репортер увидел его сегодня утром, когда адвокат выходил из кабинета Крамера.

“Он производит сильное впечатление, этот Элан Мэйтлэнд. Когда он говорит, глаза его горят, а волевой подбородок выступает вперед с неодолимой решимостью. У вас возникает ощущение, что это тот человек, которого вы хотели бы иметь на своей стороне.

Может быть, сегодня вечером Анри Дюваль, запертый на судне в своей одинокой каюте, испытывает именно это чувство”.

Двенадцать двадцать девять. Теперь уже время поджимало; еще несколько фактов, ввернуть цитату и хватит. Он подготовит расширенный вариант в последний выпуск, но большинство людей станет читать именно то, что написано сейчас.

— Годится! — одобрил выпускающий редактор. — Откроем полосу сообщением о том, что женщина найдена, только покороче, статью Орлиффа верстайте рядом в верхнем левом углу.

— В спортивном отделе есть кадр с Мэйтлэндом, — доложил заместитель редактора отдела городских новостей, — голова и плечи, одна колонка. Трехгодичной давности, но снимок неплохой. Послал вниз.

— Организуйте что-нибудь получше для последнего выпуска, — распорядился выпускающий редактор. — Направьте фотографа в контору Мэйтлэнда, и чтобы в кадре были видны своды законов.

— Уже, — коротко ответил заместитель, худощавый юноша, порой казавшийся даже оскорбительно понятливым и проворным. — И насчет фолиантов предупредил, вычислил, что вам их обязательно захочется.

— Боже! — фыркнул выпускающий редактор. — Нет, вы, негодяи-карьеристы, меня своими амбициями совсем доконаете. Кому здесь нужны мои приказы, если вы, желторотые, все уже знаете наперед!

Жалобно ворча, он скрылся в своем кабинете — континентальный выпуск был подписан в свет.

Через несколько минут, еще до того, как “Пост” появилась на улицах, изложение статьи Дана Орлиффа передавалось по каналам агентства Канэдиан Пресс.

Элан Мэйтлэнд пока не знал, насколько знаменитым вскоре станет его имя.

Расставшись с Даном Орлиффом, он вернулся в свою скромную контору на самой окраине деловой части города, которую он делил с Томом Льюисом. Располагалась контора над лавками и итальянским ресторанчиком, откуда к ним частенько поднимался аромат пиццы и спагетти, и состояла из двух остекленных клетушек и крошечной приемной, способной вместить два кресла и столик стенографистки. Последний три раза в неделю по утрам занимала почтенного возраста вдовица, которую так и хотелось назвать бабулькой, и за скромную сумму выполняла весьма небольшой объем необходимых печатных работ.

В данный момент у ее пустующего столика находился Том Льюис, с некоторым трудом склонивший свое приземистое полноватое туловище к подержанному “ундервуду”[36], приобретенному партнерами несколько месяцев назад по баснословной дешевке.