Аббас погиб, как и многие его люди. А османы, как несложно предположить, вновь захватили много хорошего вооружения. Но главное — предприняли контрнаступление в Междуречье и к июлю уже полностью его заняли, выдавив остатки персидских войск на восток.

Сложилась довольно благоприятная для Стамбула ситуация, несмотря на кошмарную завязку, не сулящую ничего кроме страшного поражения. И вот в этих условиях появляются вестовые с новостью о том, что недалеко от столицы на черноморском берегу полуострова высаживаются войска Императора Руси…

Куда смотрел османский флот? Кара-Давут, что служил капудан-пашой в Османской Империи, находился сильно севернее, прикрывая приморский фланг Дунайской армии. И все было вполне логично. Ведь о «москитном флоте» Дмитрия уже было известно в Стамбуле. Но никому в голову не пришло, что этот сумасшедший решится идти на нем не вдоль берегов, а напрямую…

Выслушав доклад, Кёсем-султан потерла виски и закрыла глаза. Новость была очень дурной.

Капудан-паша очевидно помешать Императору не мог. Как показала практика Шведской и Датской кампаний Дмитрия, особой нужды в непосредственной поддержке флотом его армия не испытывает. А значит, выгрузившись, эти москиты смогут спокойно отойти. Впрочем, это, наверное, и не нужно. Ведь мощные орудия московских пинасов представляли немалую угрозу для галер и галеонов Стамбула. Кара-Давут готовился там, у Дуная к тяжелой и кровопролитной битве, планируя общим натиском сблизиться с этими пинасами и разбить их из тяжелых орудий. Ведь скорлупки же. Нескольких попаданий им вполне было бы достаточно. Сейчас же, не имея необходимости прикрывать десант, пинасы могли действовать намного свободнее. А значит, становились существенно опасней.

Хуже того — в столице почти не было войск. Почти все, что было в Османской Империи, оказалось сосредоточено на границах. Гарнизон столицы — слезы. Одно хорошо — осада Копенгагена говорила о том, что Император Руси не любит штурмовать города. Особенно те, что хорошо укрепились, превратившись в одну сплошную баррикаду….

С этими мыслями она открыла глаза, встала и направилась к Осману II. Она сама ему все расскажет и подскажет, как поступать. Он не посмеет ей возразить. Тем более что Деметрия он боялся словно шайтана. При дворе об этом рыжем монархе столько всяких историй рассказывали. Одна страшнее другой. А ей? Ей нужно было выиграть время, чтобы огромная армия от Дуная успела подойти к Стамбулу…

24 июля 1621 года, окрестности Стамбула

Два легиона действовали очень быстро и слаженно. Еще бы! Они шли освобождать Царьград! Это была не мечта. Отнюдь. Это идея пока еще находилась за пределами их реальности. Даже здесь и сейчас, когда они подходили к городу. Они просто не могли до конца в нее поверить.

Ведь что это значит? Сегодня Царьград, а завтра Гроб Господень!

Конечно, Император не сильно приветствовал чрезмерное религиозное рвение в своих людях, скорее, напротив. Но эпоха накладывала неизбежные отпечатки на психику людей. В конце концов Константинополь был один из древнейших и наиболее значимых столпов христианства. А потому вопросов освобождать его или нет среди простых людей даже не возникал, что православных, что протестантов, что католиков. Посему и русские, и шведы, и ливонцы, и поляки, и литовцы, и лужицкие сербы, и германцы, и померанцы, и многие иные, что служили в его легионах[65] не имели даже тени сомнения в праведности и невероятной значимости данного дела.

И вот они достигли Стамбула.

Император остановил своего коня и со странным, смешанным чувством посмотрел на город, что раскинулся вдали. Ему было как-то не по себе.

Понятное дело, что большую часть своей сознательной юности там, в будущем, он провел за пределами России. То в элитном интернате в Швейцарии, то в путешествиях. Но потом-то он жил в России. И даже немало погрузился в атмосферу военно-исторической реконструкции, а потому сумел заразиться особым отношением к вопросу «Черноморских проливов». Даже не столько ментально, сколько эмоционально.

Дмитрий смотрел на этот город, а в глубине его сознания ворочалось что-то глубинное и неосознаваемое. В той истории Стамбул значил так много для всех русских…. Такой далекий и такой близкий. Даже Иерусалим такой ценностью не обладал, имея больше номинативную сакральность, чем ощущаемую. Причем, что любопытно, все это повелось еще с дохристианской поры. Русь всегда воспринимала Византию как некоего наставника и учителя. В одностороннем порядке, разумеется. Что во времена Игоря и Святослава, что после развала Советского Союза. Где-то болезненно, где-то неоправданно, где-то апокрифично. Но факт. Да и сам Дмитрий, выступив два десятилетия назад с острой критикой всего греческого, не смог от него уйти далеко. В духе старой шутки про атеистов, где каждый из них отрицал конкретно свою конфессию, а не Бога в целом, не веру. Дескать, этот атеист православный, а вот тот — католический и не вздумай их перепутать! У них у каждого своя вера!

Владимир Святой принял восточный обряд христианства не из-за классической легенды, связанной с «выбором веры». Отнюдь. Это обычная байка. Владимир, как и большинство адекватных правителей, умственной отсталостью не страдал, а потому в своих решениях опирался больше на некое разумное начало, нежели на мистическое. Выбор его объяснялся желанием получить учителей, способных преобразить Русь, которая в те годы «сидела на трубе», то есть, зарабатывала с транзита по Волжскому и Днепровскому торговым путям. Это было опасно и недальновидно. И он хотел чего-то большего, чем просто «сидеть на трубе». Как сейчас говорят — провести диверсификацию экономики. А потому и выбрал Византию в качестве учителя и духовного наставника для Руси. Ну, то есть, того, кто научит Русь зарабатывать деньги по-человечески, делом, а не поборами. Ведь в Константинополе существовала Магнаврская высшая школа, известная также как Пандидактерион — единственное высшее заведение во всем христианском мире. Да и, пожалуй, на всем просторе, где действовали «учения книги», то есть, христианство, ислам и иудаизм. Константинополь — был выдающимся центром ремесел, науки и торговли. Он выглядел таким притягательным…. Другой вопрос, что Владимира и его потомков в этом плане грубо кинули. Но это не отменяет очевидной разумности и рациональной осмысленности выбора для умного, но неискушенного в «греческих интригах» человека. И Дмитрий, стоя на холме возле Стамбула это особенно отчетливо чувствовал.

Он ненавидел греков за то, что они так поступили с его страной. Он ненавидел православие, да и христианство в целом, за их чуждые ему ценности и насквозь лицемерную риторику. Он ненавидел Константинополь, как квинтэссенцию всего того зла, что перенесла Русь, встав на кривую дорожку. Но здесь и сейчас он испытывал какой-то странный трепет. Наверное, такое же, что чувствовал Владимир шесть веков тому назад…

Может быть это играла кровь Мономахов, Комнинов и Палеологов, что текла в нем? Пусть немного, но текло же? А может прав был тот, кто сказал, что от любви до ненависти всего один шаг и сильное чувство не может возникнуть просто так? Дмитрий понять этого не мог. Или не хотел. Отчего злился еще сильнее. Больше из-за страха, ведь после той страшной критики, что он обрушил на греков, трепетать перед ними было по меньшей мере, постыдно.