— Прощайте.

Закрывая дверь, я услышала:

— До свиданья, Марихен.

Где провести ночь, я знала: поблизости была старая конюшня. Наверху, на сеннике, я найду ничуть не менее пышное ложе, чем тюфяк в чулане у тетушки Лизбет. В тот чулан я не могу вернуться, и уж за одно это следует благодарить судьбу… Ощупью я поднялась по приставной лестнице. Сладковатый запах мертвой травы извлек из-под спуда все изнеможение этого дня, и я опустилась на сено, нимало не заботясь о том, нет ли в нем, например, мышиного помета. Впрочем, моему платью уже ничто не могло повредить. Покрывало, и вправду доброй шерсти, согрело меня, и мягкие крылья сна милосердно спрятали от прошлых и грядущих бед. После всего, что было, «Отче наш» не шел на ум. Прости мне, Господи, мои грехи, пожалей мое высокомерное скудоумие, ввергшее меня во все эти несчастья, и научи блудную дочь, как теперь быть. Ну, в конце концов, монастырь — чем не убежище для кающейся грешницы? С чем начала игру, с тем и вышла из нее…

Проснулась я по привычке рано, с первым лучом летнего солнца, который нашел щелочку в кровле. И первой мыслью было: нет, нельзя в монастырь. С этим кольцом и с чертом за плечами — дело мое пропащее. Неплохо было бы попросить помощи, и покаяться есть в чем, да и не удастся мне скрыть мою беду, даже если бы я этого пожелала. Все обнаружится, едва меня попросят снять и отдать проклятое кольцо — ибо Христовой невесте ни к чему украшения. А что тогда? «Меня соблазнил дьявол, святой отец. — Ты предавалась с ним блуду, дочь моя? — Нет. — Осмотрите ее… Ведьма!» При мысли о дальнейшем я вздрогнула. Хуже участи быть не могло. Когда гости господина Майера (а среди них был и судебный врач) заговаривали о процессах по ведовству, мой наставник отсылал меня, но кое-что я все же слыхала… Признание преступлений спасает от казни, но в этом случае меня ждет тюрьма. Как мою мать… Нет-нет, Мария, не поддавайся страху, эдак ты погубишь себя. Прости, Господи, я не готова принять такое покаяние. Я искуплю свои грехи как-нибудь иначе.

Размыслим дальше: нет ли способа доказать, что я предавалась блуду не с дьяволом? А с кем? Э, так не в том ли моя беда, что я сама этого не знаю?! С незнакомцем… а как ты можешь знать, дочь моя, что это не был сам нечистый? Те школяры, Михель и второй… Но если они скажут, что легли не с девушкой? И я становлюсь либо потаскухой, либо опять-таки ведьмой, кольцо же меня изобличит своим колдовством… Да, Дядюшка, крепки твои сети и сплетены хорошо.

Выходило так, что помощи искать негде. Только господин Майер… Положим, он поверит безумной истории с перевоплощением. Он говорил однажды, что магия и колдовство на девять десятых обман и на одну десятую болезненный бред, но, положим, кольцо убедит его. И тогда о чем я попрошу любимого наставника? На что совести хватит, Мария? Он не богослов, не знаток магии, а в случае неудачи я навлеку и на него подозрения в ведовстве.

Тут вся моя трусость и слабость взмолилась о пощаде. Ничего мне так не хотелось, как увидеть лицо учителя, услышать родной голос: «Боже небесный, дитя, что случилось? Где ты пропадала?» И рассказать ему все. Он пожалеет, принесет хлеба, заварит целебных трав… О, я знала, что господин Майер не прогонит меня, будь я трижды ведьмой и блудницей. Он сделает все, что сможет, да еще станет говорить, что сам повинен во всех моих прегрешениях. Он спрячет меня и пойдет за советом к самым верным друзьям, и один из них, чего доброго, окажется не таким уж верным… Нет, учитель. Довольно я причинила вам горя. Я тоже люблю вас и потому теперь не приду.

Итак, одна? Я приподнялась, чтобы отряхнуть платье и фартук (долго же мне теперь чиститься, ночевавшей в сене). Да, хоть смейся, хоть плачь, — одна в целом свете. Всего имущества, что хваленый светлый разум, да одежда на мне, да гребень, да башмаки на ногах — не новые, но и развалятся не завтра. Это хорошо: не миновать мне пешего ходу. Город придется покинуть. Я теперь бесчестная девушка, и укрыться от властей негде. Значит, нужны деньги, — или милостыню просить в пути? Нет, зачем же милостыню… Когда тетушка Лизбет относила в лавку ювелира золотое ожерелье, я сопровождала ее, дабы все могли ясно видеть, что именно расходы на мое содержание довели до крайности бедную вдову. Ничего хитрого нет в том, чтобы продать украшение. Я улыбнулась. Серьги покойной матери, крестильный крестик и кольцо от нечистого — выбор, пожалуй, ясен. Вдруг да Божьей милостью избавлюсь от этой дряни…

— Свинец внутри, — сказал торговец, опустив последнюю гирьку в чашечку весов. Сердце мое упало вместе с чашечкой. — Два гульдена.

— Если внутри свинец, за что ж вы платите золотом? — склочно заметила я. Лавка была не та, в которую заходила тетушка, — недоставало еще, чтобы кто-нибудь вспомнил приемыша вдовы и смекнул, что своего кольца у меня быть не может. Я надеялась, что достаточно похожа на дочь бедных, но почтенных родителей, которая продает серебро, чтобы купить еды для маленьких сестричек и братиков, — а такой девушке следует торговаться до последнего. — Что-то я не слыхала, чтобы свинец вздорожал. Давайте настоящую цену, или я уйду.

Говоря это, я не сводила глаз с чертова кольца: чего доброго, снова скакнет мне на руку. Если это случится, быстро скажу, что передумала, и удеру… Но кольцо вело себя примерно, пухлые пальцы торговца вертели его как хотели, и жемчужина соблазнительно поблескивала, будто черная ягода.

— Вы очень дерзки, молодая девица, — с одобрением сказал торговец. Лицо у него было желтое и скучное. — Жемчуг хорош, но металл — не серебро, нет, не серебро. И куда вы с ним пойдете, если я не возьму, хотел бы я это знать… Три гульдена мелкими.

— Мелкими?.. — с сомнением протянула я. Только тут я додумалась, что положить-то деньги мне и некуда. — Два золотых, а третий, будь по-вашему, мелкими.

Я думала купить платок, но было еще слишком рано — лавчонки не открывались на стук. Пришлось завязать монеты в угол черного покрывала, не в горсти же носить. Проклятое кольцо ко мне не возвращалось — видно, подействовали деньги, взятые в уплату. Ну что же, богатый торговец наверняка знаком с нечистым не хуже, чем я, авось покупка пойдет ему впрок… Пекарь уже открыл свое окошко, и я взяла за пять геллеров теплую ржаную лепешку с глянцевой коркой.

Чем ближе были ворота, тем медленней становился мой шаг. За всю свою жизнь я ни разу не покидала города. Как знать, не спрашивает ли стража путников о цели путешествия, не покажется ли подозрительной девица, уходящая за ворота в столь ранний час? Что я скажу? Иду навестить больную крестную, которая проживает… где? О дороге, лежащей передо мной, я только то и знала, что она ведет на запад.

Утром и в лавке мне было весело. Кто испытал подобное, тот поверит, что крайность отчаяния может оборачиваться бодростью и весельем, и я в самом деле готова была смеяться, бросая вызов всем враждебным силам. Но после первой удачи пришло отрезвление и страх, и я была как одержимый Луной, очнувшийся на крыше. Сколько шагов я успею сделать на пути безумия, прежде чем погибну?..