Кольцо было теплым. Теплее пальца, горячее пылающей щеки.

«Хотела бы я знать, какой моей глупости недостает в перечне…» Как я могла забыть, кто я и что я? Радостно ринуться вперед по пути, предложенному — трудно ли догадаться, кем? Вспомни, дура, о своей матери, не так ли случилось и с ней?.. Вспомни, как преобразился мир, когда ты сама заглянула в чертово зеркало: ничего не напоминает из недавнего?

— Тетушка Тереза! — позвала я. — Выходите, они ушли.

Ведь едва не забыла про бедную женщину. Я не успела отдернуть руку, которую она поцеловала. Сознаться ли? Больше всего мне хотелось снова заслышать шаги стражников. Но я знала, что они не вернутся. Никогда-то нет на них надежды доброму горожанину. Там, где они всего нужнее, их и нету.

Благополучно мы выбрались из сарая. Господин Вагнер молча указал нам на ограду. Тереза, непристойно задрав юбку, перемахнула через препятствие с ловкостью, какая дается лишь навыком. Мне еще раз повезло, рядом оказался пустой бочонок, на него я сумела влезть, а на той стороне меня принял господин Вагнер: подхватив сзади под локти, бережно поставил на землю. Словно драгоценную венецианскую вазу. Или, куда ни шло, сосуд с разогретой кислотой.

Янка пряталась в моей каморке и выбежала, только услышав тихий голос Терезы. Они долго плакали, обнявшись. Я, у которой никогда не было матери, отворачивалась от свечей, скрывая слезы. В доме нашлись холодное мясо, бочонок пива и яйца, и все это было весьма кстати. Пока пиво цедилось в кувшин, я поняла, что умираю от жажды, но понимала и то, что если выпью хоть полкружки, усну прямо за столом, — винопития в Виттенберге не одобряли, зато пиво было отменное. Для себя и для Янки я захватила второй кувшин, с колодезной водой.

Наш спаситель сразу схватил кружку и с преувеличенной радостью протянул ее к кувшину. Я налила — медленно, стараясь не взбивать пену, как наставляла тетушка Лизбет. Потом глядела, как он пьет, и пыталась убить в себе нежность, запрещала даже думать… А что проку? Мы живем в одном доме, я готовлю ему еду и стелю постель, мы всякий день вместе, и я влюблена в него. Что может случиться с нами, кроме того, чего не избегнуть? Крепки твои сети, Дядюшка.

— Спасибо, — сказал он, поставив кружку. — Боже небесный, все-таки удалось! Нет, конечно, всегда находятся скептики, не верящие в чудеса, особенно среди властей предержащих… Ох и тяжелы труды князей, не поменялся бы ни с одним из них. С одной стороны, грешно сомневаться в праведности праведника и силе святого слова, а с другой стороны, если Божьим попущением ведьма выйдет живой — вот и случай разделаться с праведником… Ну уж теперь-то слава Нового Иоанна спасена и преумножена, жаль только, благодарности от него мы не дождемся.

— Позвольте мне поблагодарить вас вместо него, — я долила ему пива. — Вы так ловко это придумали…

— Это не я. — Он снова отхлебнул, на сей раз медленнее. — Это было во Франции, много лет назад. Я прочел в одной старой хронике… Был проповедник — не упомню имени, но, во всяком случае, не менее святой человек, чем Георгий Мартин, если допустимо так говорить о католике. Кажется, его звали святым Винцентом. Проповедовал он в самом Париже, и горожане, рискуя головами, лезли на черепичные кровли, чтобы хоть издали увидать его. И вот привели к нему двоих грешников. Он велел посадить их под дубовую кафедру, с которой проповедовал, и вещал над ними Слово Божие с утра до полудня. Когда же тех несчастных решили выпустить, под кафедрой нашли только обугленные кости. Прочел я и задумался над тремя вопросами: существует ли глупейшее место для заключения, нежели кафедра; и каким путем можно испепелить плоть, не тронув дерева; и в чем была подлинная причина всех этих событий — греховен ли был сам проповедник, или невиновны грешники? — Мы весело переглянулись. Янка и тетушка Тереза слушали, не прикасаясь к ужину, и я со всей хозяйской строгостью приказала им есть. — Я забыл об этом на многие годы, мало ли забавных пустяков можно вычитать в хрониках, а вот сегодня, на счастье, вспомнил.

— Но откуда у вас ключ от подвала?

— Его сделал ваш отец, — с некоторым смущением сказал господин профессор. — Горожане по сей день верят, что в доме Фауста не переводилось вино и еда, так как бесы были его поставщиками; Лютер же сказал, что у черта есть ключи от всех замков, а Священное Писание говорит, что дьявол — первый тать. Все верно, только вот черта мы не беспокоили по таким пустякам. Грешен, но покажите мне школяра, который ни разу в голодный час не преступал восьмой заповеди, если мог?! Ваш батюшка, сверх прочих своих талантов, был недурным слесарем. Эту штучку он сделал сам, и она открывает почти все замки, если они не слишком малы. С ней-то я и лазил за колбасами и вином, нечасто, всего раза четыре или, может быть, пять, обычно-то мы бывали при деньгах… Ну, и сам однажды позаимствовал у хозяина немного селитры… Вот и все.

Мгновение я смотрела на него, потом рассмеялась, восхищенная сим признанием. Господом клянусь, не поверила бы в существование такого человека, если бы он не сидел рядом со мной! Магистр философии, доктор двух наук, профессор знаменитейшего университета, наставник юношества, ворующий селитру в подвале трактира! Да притом порочные наклонности сочетаются с изумительным педантизмом — ведь он в точности помнил, где у него этот ключ, как помнит и весь прочий свой хлам, в чем я успела уже убедиться… Не сомневаюсь в том, что здравомыслящей особе это признание внушило бы совсем другие чувства. Но я больше не была здравомыслящей, когда шла речь о нем. А он тут же начал оправдываться:

— Но это было давно! И мне нужно-то было всего чуть-чуть, грех из-за такой малости идти к купцам. Можно было бы, конечно, сделать ее самому, но это, во-первых, отнимает много времени, а во-вторых, путь получения несколько… связан с неудобствами. Ну а если эта свинья-хозяин подмешивает в рубленое мясо препарат, который приготовляют…

— Не рассказывайте! — возмутилась я. Мне было известно, как приготовляют селитру, а также и то, что при хлебе и мясе добрые люди не рассуждают о подобных предметах.

— А вы знаете, Мария, почему филолог никогда не сядет обедать с медиком? — вкрадчиво спросил он.

— Не знаю и знать не хочу! Перестаньте, право! — бушевала я, безуспешно пытаясь сдержать смех. — Янка, бери мясо. Счастье, что девочка вас не понимает!..

Господин Вагнер взглянул на заплаканное личико Янки и хлопнул себя по лбу.

— Ох, и в самом деле, хватит болтать о пустяках. Я ведь еще не знаю, кто, собственно, такие почтенная пани и милая паненка!

Кто такие?.. Я почувствовала, что краснею. Горе на мою голову, да ведь я и сама не знаю, кто они такие! Выходило, что я подвергла опасности себя и его ради двух иноземок, не родных мне и никакими связями со мной не связанных, и теперь мне предстояло в том повиниться… Я взялась объяснять про дорогу в Виттенберг, про Янкины песенки, про ее доброту и предполагаемые несчастья, и не успела ощутить всю меру своей дурости, как он перебил меня:

— Довольно, я понял, Мария, вы поступили совершенно правильно. Кем бы ни оказались наши гостьи, они не заслужили наказания, которое было им уготовано. Между нами — сдается мне, нет преступлений, возмездием за которые должна быть пытка… Ну, словом, надо задавать вопросы. Причем, что особо меня печалит, — по-польски!

…Со свечей закапал воск, пламя вытянулось и задрожало от сквозняка. Янка улыбнулась мне через стол. тут же глянула на мать и дернула ее за рукав. Та только отмахнулась и продолжала говорить. Я даже и не пыталась вслушаться в ее быструю речь, звонкую и шипящую, как струя кипятка, льющаяся в медный котел. Господин Вагнер морщился, переспрашивал, сам слово за словом составлял фразы, смеясь ошибкам — так что и Тереза в конце концов улыбнулась.

История тетушки Терезы и Янки была вовсе не таинственной. Они проживали в городе, название которого мне ничего не сказало. Муж Терезы был ремесленник, не то сапожник, не то кожевенник, и родом немец — от мужа она и выучилась начаткам языка. Он погиб под плетьми некоего господина, на которого не нашлось суда (как, возможно, не нашлось бы и в Германии). Вдова с дочерью остались без помощи, жили бедней некуда. Пытались прокормиться с огорода, но зимы в Польше суровее наших; и шитье также не приносило большого дохода. Тереза взялась за знахарское лечение, кажется, занималась и ворожбой. Потом стряслась беда: Янка приглянулась то ли богачу, то ли благородному, то ли все сразу, но это, несомненно, была беда, а не счастье. Знахарка нижайше попросила пана забыть дорогу в их дом — а наутро знахарка оказалась ведьмой, и соседи ее сторонились. В этом-то отчаянном положении они решились податься к немецкой родне, в земли Лютера, о которых говорили, что там строится Царство Божие и царит всеобщая справедливость…