Вот тот путь, каким мало-помалу складывается религиозная систематизация, аналогичная систематизации философской. Правда, Конт не перестает связывать эту систематизацию со своим культом Клотильды де Во. Ей приписывает он честь довершение системы.

„Тебе одной, моя Клотильда, обязан я запоздалым, но решительным расцветом нежнейших человеческих чувств в течение последнего несравненного года. Святая близость, отеческая и в то же время братская, соответствующая нашим праведным взаимным отношениям, позволила мне оценить в тебе среди всех других очарований твоей личности это поразительное сочетание нежности и благородства, которое в такой степени, быть может, никогда еще не встречалось ни в одном сердце„Близкое знакомство с таким совершенством должно было, даже помимо моей воли, усилить во мне то систематическое стремление к всеобщему совершенствованию, в котором оба мы видим цель человеческой жизни, как общественной, так и личной… Мы оба оцениваем по достоинству эту прекрасную гармонию между двумя согласованными между собой, но самостоятельными задачами: стремлением выработать научным путем деятельные мужские убеждения, и стремлением развить эстетическим путем глубокие женские чувства. Из этих двух служений, равно необходимых, ни одно не претендует на главенство над другим“… ¹⁰) Предвидя ограниченного критика, который упрекнет его за длину этого своеобразного посвящения, он пишет: „Все мыслители, умеющие ценить воздействие симпатических чувств на ум, найдут, что не напрасно потрачено время, употребленное на то, чтобы воспроизвести и оживить столь чистые движение души“.

Такова была любовь Огюста Конта к Клотильде: он включил ее в свой синтез.

Что касается восстановление фетишизма, то оно объясняется стремлением к реализации, все более и более доминирующим у Конта. Воображение также есть реальность, и реальность могущественная. Позитивизм, девиз которого — сохранять путем приспособления, должен не отбрасывать воображение, а утилизировать его. Нужно только, чтобы оно не разрушало работы разума, чтобы фикции его не принимались за истины. Так, Платоновский рационализм допускал миф в качестве помощника философии в практической области.

Нельзя, впрочем, отрицать того, что Конт скользит здесь по наклонной плоскости. Позитивизм покоится на двойном принципе: реальности и пользе. Он тем совершеннее, чем строже удается ему поддерживать равновесие между обоими этими принципами. Между тем развитие Конта шло, по-видимому, таким путем, что сначала он подчинял полезное реальному, а затем мало-помалу стал подчинять реальное полезному. Эволюция эта отнюдь не является случайной, ибо уже с самого начала намерение Огюста Конта заключалось в том, чтобы изучать реальное лишь с целью его утилизировать. Но без сомнение точное определение и полезного, и реального, и их взаимоотношение представляет значительные трудности, на что Конт не обратил достаточного внимания.

Какова же ценность этой доктрины? Какое поучение можем мы из нее извлечь?

Позитивизм Конта можно определить, как синтез науки и религии, осуществленный посредством понятия „человечество“. Наука, связанная с потребностями человека, приводит к религии, которая одна только может обеспечить реализацию тех целей, средства для которых доставляет наука. С другой стороны, найдя в самом человечестве достойный объект для своего культа, религия совершает свое дело, не выходя за пределы реального мира, в которых вращается и наука.

Может ли разум удовлетвориться таким синтезом?

Неоднократно уже было отмечено, что наука в этой системе чрезвычайно стеснена. Мало того, что ей воспрещается предаваться исследованиям, социальная полезность которых не достаточно очевидна, мало того, что ей предписывается заботиться о точности своих выводов лишь постольку, поскольку это нужно для практической жизни, — ей навязываются произвольные гипотезы, фикции воображения, раз она сама собою не в силах найти дорогу к позитивизму. Конт считает возможным определить логику следующим образом: нормальное стечение чувств, образов и знаков, предназначенное для того, чтобы пробудить в нас понятия, соответствующие нашим моральным, умственным и физическим потребностям. Наука свободная и независимая все более и более заподазривается, трактуется, как враг. Наука стремится к специализации, к раздроблению, она, значит, по самому существу своему анархична, ее бесплодная любознательность, эта похотливость разума, ее невыносимая заносчивость должны быть подчинены чувству. Изумительные эксцессы подобного рода становятся понятными, если обратить внимание на то, что служители науки всегда стремились познавать вещи так, как они существуют, а не так, как нам хотелось бы, чтобы они существовали, стремились следовательно очистить вещи, насколько это возможно, от того человеческого характера, который прежде всего хочет приписать им Огюст Конт.

Религия в контизме не менее стеснена, чем наука. Тщетно восстановляется она, как во времена схоластики, в своих сюзеренных правах над философией: она не может ни подавить, ни удовлетворить то скрытое стремление, которому она подчинена.

Религия должна сохранить во всей полноте дорогие сердцу человеческому чувства: любовь к Богу, — основание любви к людям, — и веру в бессмертие, — залог общение с умершими. И Конт все сильнее и сильнее настаивает на реальности и ценности внеразумных или субъективных элементов нашей природы. Разве чувство не факт? разве воображение не такая же часть души человеческой, как чувства или разум? Что более несомненно, чем инстинкт, в особенности инстинкт религиозный — эта коренная основа нашего бытия?

Но разум, который с своей стороны есть данное нашей природы, сковывает эти излияние сердца. Если человечество в собственном смысле этого слова, человечество, как оно дано нам в пространстве и времени, само ость мера бытия и познания, то вечность Великого Существа — пустое слово: вся реальность Бога исчерпывается наличностью у известных индивидуумов мысли об известной сумме человеческих фактов, бессмертие же сводится к воспоминанию.

Недаром спорят относительно значение термина „субъективный“ у Огюста Конта. Он и хочет, и не хочет видеть в субъективном истинную реальность.

Трудности, на которые наталкивается Конт, связаны с избранным им принципом. Человечество — понятие двусмысленное, не способное служить исходным принципом. Есть человек видимый, наблюдаемый извне: это собрание фактов, аналогичных всяким другим; и есть человек внутренний: тот, который мыслит, желает, любит и ищет. Вопреки своему отрицанию психологии, Конт серьезно считается с реальностью внутреннего человека и предоставляет ему весь мир фактов, правда предварительно заботливо огородив этот мир со всех сторон, чтобы человек как-нибудь не вырвался за его пределы; человеку предписывается управлять отведенным ему миром и найти в нем свое счастье. Но преграда, воздвигнутая Контом между фактами и идеями, между данными реальностями и идеальными возможностями, призрачна. Человеческая душа и есть как раз непрестанное усилие выйти из области данного, достигнуть лучшего, испытать нечто иное, превзойти самое себя. Человек, говорит Паскаль, постоянно переступает пределы человека.

Объявляя человека мерою всех вещей, мы не заканчиваем навсегда период религиозных и метафизических исканий, а открываем новую эру их. Ибо что такое человек? Уверен ли он, что сам он есть только данное, только собрание фактов, только вещь?

Философы, говорит Гете, ничего не достигли, разбив вдребезги внешнего и материального бога, царившего за облаками. Когда человек углубляется в самого себя, он находить там истинного бога, внутреннего, а не внешнего, творческую способность, а не данное законченное явление.

Web! Weh!

Du hast sie zerstört Die schöne Welt Mit mächtiger Faust;

Sie stürzt, sie zerfällt!

Mächtiger Der Erdensöhne Prächtiger Baue sie wieder,

In deinem Busen baue sie auf! *)