Сам догмат излучает, таким образом, из себя те формы, которые позволяют человеку фиксировать его перед сознанием и обсуждать его вместе с себе подобными.

И согласно основному закону сознания, формы эти, для того чтобы осуществить ту познаваемость и передаваемость, орудиями которых они призваны служить, приспособляются к категориям, уже имеющимся в сознании воспринимающих людей. Дух в этом случае совершенно подобен телу: он питается лишь такими веществами, которые способны стать его собственным веществом.

Вот почему спекулятивные теории, облекающие собою догматы с целью сделать их доступными воображению и познанию, содержат в каждую данную эпоху те научные и философские идеи, которые отвечают состоянию человеческой мудрости. Можно ли упрекать человека за то, что он посвящает Богу лучшие плоды своего интеллектуального труда?

Но во всяком случае история догматов должна постоянно напоминать человеку, что проявление божества носят существенно практический характер, и что их подлинное значение безусловно превышает все те иллюстрации и объяснения, на которые способен человек. Интеллектуальная деятельность, которая по самому существу своему ограничена всегда условиями познаваемости, присущими данному обществу, не может в области религиозных догматов дать ничего, кроме символов, кроме языка, всегда полезного, но вместе с тем подлежащего совершенствованию, имеющего лишь провизорное значение.

Так строятся в настоящее время — скорее параллельно, чем совместно — философия науки и философия религии, опирающиеся и та, и другая на предпосылки человеческого действия. Сопоставляя между собой эти две философии, мы находим, что они достаточно согласуются между собой, для того чтобы их можно было объединить в одну под именем философии действия.

В двух областях понятие жизни рассматривается, как основное. В двух областях жизнь, осознав себя, выражается в символах, построенных рассудком, в формах, в одно и то же время устойчивых и изменчивых, аналогичных тем временно упрочивающимся типам, которые отмечают собою этапы развития природы.

Но это одна и та же жизнь, жизнь человеческая в специфическом и высшем смысле этого слова, жизнь, которая в обеих своих областях есть задача, подлежащая осуществлению. Философия действия представляет из себя, таким образом, как бы общий ствол, от которого ответвляются наука и религия. Различие между ними столь же понятно, как и их взаимная связь. Ибо человеческая активность, в собственном смысле этого слова, имеет две существенные формы: интеллектуальную и волевую.

Наука есть раскрытие первой, религия второй. Мир, объект науки, и Бог, объект религии, несмотря на всю их несоизмеримость, соединяются между собой в человеке, через которого единая природа становится причастной и тому и другому.

Эта философия позволяет, по мнению ее представителей, понять связь между религией и наукой в смысле более внутреннем и духовном, чем это возможно для чисто рассудочных систем.

Наука доставляет человеку средства для внешнего действия. Благодаря ей, человек в состоянии переводить свою волю в действия, все более и более приспособленные к тому, чтобы осуществить ее в материальном мире.

Но совершенно естественно, что человеческая активность, наделенная такою способностью, старается уяснить себе свой основной принцип и свою цель. Поставив себе такой вопрос, она тем самым вступает в область религии. религия есть высшая мудрость, указующая человеческой деятельности достойную ее цель, и дающая ту внутреннюю силу, которая необходима для того чтобы действительно желать этой цели и успешно достигать ее.

Развивая таким образом идею религии и идею науки, разум находить, что они идуть навстречу друг другу.

Последнее слово науки есть сведение природы к доступным для рассудка символам, при помощи которых человек получает возможность распоряжаться природой.

Какими бы возвышенными ни казались те предметы, посредством которых объясняется строй вселенной, они лишь сознаются человеком, но не совпадают с его собственной сущностью. Размышляющий человек задает себе вопрос, какую ценность имеют они для него, должен ли он пасть перед ними ниц или использовать их, как свое орудие. Человек, особенно человек современный, сознающий все величие жизни, и в частности все обаяние жизни моральной и религиозной, пользуется своим интеллектом для того, чтобы исследовать притязание самого этого интеллекта. От имени того скрытого смысла истины, который составляет последнюю основу разума, он спрашивает, представляет ли интеллект, в том виде, как он осуществляется в науке, нечто самодовлеющее и способен ли он удовлетворить человеческое сознание. Но поставив этот вопрос значить уже постигать возможность религии.

Со своей стороны, религия хочет сделать из человека сотрудника Бога. Она отнюдь не презирает человеческих способностей. Она ждет от человеческого разума, чтобы он применил свой язык, совокупность своих знаков и формул, с целью возможно глубоко, верно и удачно выразить то, что по существу своему превосходит всякий язык человеческий. Но это еще не все: назначение религии, очевидно, не ограничивается тем, чтобы создать в душе индивидуумов своеобразную замкнутую и уединенную жизнь. Бог находится не за пределами мира, он действует в самом мире. Религия ждет поэтому от человека, чтобы, опираясь на науку, доставляющую ему материальную силу, он в свою очередь способствовал пришествию царствия Божия.

При таком понимании, отношение религии к науке соединяет в себе, по мнению интересующих нас мыслителей, два на первый взгляд противоположные, но в данном случае одинаково необходимые условия: существенное единство и взаимную независимость.

Единство науки и религии осуществляется в человеческом действии, из которого обе они возникают, и которое находить в них средства, позволяющие ему реализоваться во всей своей полноте.

Независимость их гарантируется присущей всякой жизни способностью совмещать в себе одновременно такие линии развития, которые кажутся несовместимыми, если их рассматривать исключительно теоретически, в форме понятий. Те противоречия, которые аналитик находит в сердце человеческом, представляются ему необъяснимыми. Но они существуют лишь для его абстрактной логической точки зрения. В действительности, это лишь различные проявление единой жизни. Жизнь терпима: она даст существовать всему, что способно существовать. по-видимому, она даже. с особенным удовольствием допускает сосуществование крайностей и того, что мы называем противоположностями.

Наука и религия представляют два момента человеческой жизни. Первая есть жизнь в своем устремлении к внешнему миру; вторая есть та же самая жизнь, но обратившаяся к своему основному началу, к началу всякой жизни, и здесь черпающая силы для того, чтобы бесконечно превосходить самое себя. Различие между этими двумя линиями развития таково, что они ни в коем случае не могут противоречить друг другу. Практически каждая из них может рассматриваться, как независимая и автономная.

Правда, наука и религия неизбежно сталкиваются между собою в одном пункте: в оценке тех форм и понятий, которые относятся к естественным фактам. Но согласно философии действия ни для религии, ни даже для науки понятия эти не являются адекватными выражениями. Наличность двух более или менее различных систем символов не представляет чего-то абсолютно недопустимого с точки зрение человеческого разума, который до известной степени мирится с подобного рода явлением даже в области самой науки; но попытки согласить символы религии с символами науки могут в наши дни, по примеру прежних времен, совершаться без всяких урезок религии. Раз существующие переводы известного древнего автора устарели, мы можем снова перевести его на современный язык, но от этого мысля его нисколько не изменятся.

Философия действия представляет из себя попытку, заслуживающую самого серьезного внимания. Она стремится найти в сознании, в бытии, как оно нам непосредственно дано, принцип более глубокий, чем интеллект, способный устранить те противоположности, перед которыми интеллект бессилен, и, таким образом, сочетать основное единство различных способностей нашей души с их свободным и полным развитием. Этой философии, еще молодой, несмотря на то, что она зародилась под сенью классических систем, предстоит, быть может, великая будущность. Возможно, что она сумеет все лучше и лучше удовлетворять умы, жаждущие познание и в то же время глубокой, яркой и благородной жизни. Но в своей теперешней форме она, по-видимому, способна лишь очень несовершенно разрешать те трудности, которые встают на ее пути.