Однако, не является ли чистым отрицанием то понятие абсолютного, которое примиряет религию с наукой? Не есть ли это непознаваемое, это немыслимое пустая абстракция, голое ничто?
Если бы это было так, примирение, осуществляемое им, свелось бы к простому слову.
Оригинальность Герберта Спенсера именно в том и состоит, что он возвысил в сан положительной реальности непознаваемое, бывшее для его предшественников Гамильтона и Манселя только отрицанием. Он высказал и отстаивал то мнение, что абсолют непознаваем, но он не выводил отсюда, что мы ничего не в состоянии утверждать об абсолюте. Между настоящим знанием, которое охватывает вещь во всех ее определениях, и совершенным незнанием, для которого вещь сводится к лишенному смысла слову, Герберт Спенсер признавал нечто среднее: познание вещи в ее наиболее общих свойствах.
Для того, чтобы абсолютное можно было в этом смысле рассматривать как положительное, несмотря на его непознаваемость, Герберт Спенсер устанавливает различие между сознанием положительным и сознанием определенным. Напрасно думают, что первое предполагает второе. Мнение это покоится на логической ошибке. В действительности предмет может быть положительным, оставаясь в то же время неопределенным. И как раз к признанию такого положительного и в то же время неопределенного сознание приводит нас исследование этого непознаваемого, являющегося общим постулатом религии и науки.
Когда я говорю, что абсолютное непознаваемо, немыслимо, я хочу этим выразить, что его нельзя реализовать в мысли, познать в конкретной форме, сделать объектом определенного сознания. Что же означает эта невозможность?
Допустим, что разум задается целью мыслить абсолютное. Для этого он необходимо должен приписать ему известные определения. Он должен, например, приписать ему ограниченность или безграничность. Но эти два атрибута противоречат друг другу. Следовательно, разум вынужден остановиться на одном из них. Между тем, анализ с одинаковой строгостью доказывает, что с одной стороны я должен считать абсолютное ограниченным, ибо невозможно, чтобы оно было неограничено, — что, с другой стороны я должен считать его неограниченным, ибо невозможно, чтобы оно было ограничено. Итак, пожелав мыслить абсолют, я оказываюсь перед лицом двух взаимно противоречащих друг другу абсолютов, одного ограниченного, другого неограниченного. Но результат этот не есть последнее слово анализа.
Если ограниченное и неограниченное исключают друг друга, то только потому, что за ними стоит субъект, который их сопоставляет, сравнивает между собою и находит несовместимыми, — другими словами, только потому, что за ними стоит сознание. Но если взять ограниченное и неограниченное не в виде слов, отгораживающих их одно от другого, а в том акте разума, который предполагается каждым понятием, то они не будут вполне противоречивы. Они уничтожают друг друга в качестве объектов определенного сознания, но тем самым предполагается наличность иного сознания, а именно, сознание неопределенного и все-таки положительного.
Метод Герберта Спенсера не формальная и схоластическая диалектика, а это конкретный метод редукции. Он исходит из эмпирически данного и устраняет в этом последнем все то, что он не в состоянии мыслить как существующее. Подобно химику, он останавливается в своем анализе, раз перед ним оказывается ни на что уже более не сводимый остаток. Этим путем он раскрывает в основе абсолютного неопределенное сознание. Постулируемое этим сознанием абсолютное есть действительно нечто реальное и положительное, хотя и непознаваемое.
Таким образом, примирение науки и религии осуществляется не посредством слова, а посредством самой реальности: оно не отрицательно, а положительно. Какова бы ни была внутренняя природа их взаимоотношения, для нас это живое единство, реальность которого гарантирована сознанием.
Религия исходит из признание абсолюта, и она права, так как мы имеем положительное сознание этого абсолюта. Наука не в состоянии рассеять той тайны, которой она со всех сторон окутана; эта невозможность действительно неустранима, так как об абсолютном мы имеем и можем иметь только неопределенное сознание.
Это учение об отношении религии к науке является, однако, не более, как своего рода метафизическим введением в систему Герберта Спенсера. Сама же система имеет своим центром тяжести идею науки. ее задача осуществить синтез наук при помощи принципов, которые выводятся из понятия познаваемого.
Науки классифицируют объекты по их сходству, стараясь свести неполное и неопределенное или качественное сходство к тому полному и точному сходству, которое математики называют равенством или тожеством. Науки, сами по себе, достигают лишь частично объединенного познания. Философия стремится достигнуть полного единства познания. Орудие ее закон эволюции, который предчувствуется отдельными науками и окончательно устанавливается анализом понятия познаваемого.
Науки изучают факты, все факты; и в конечном итоге, воплотившись в философии, они находят, что факты эти, принадлежащие ко всем областям, располагаются согласно закону эволюции, который является общим принципом бытия и познания. Этот закон, взятый в его наиболее общей форме, гласить, что все вещи необходимо переходят мало-помалу от состояние беспорядочной однородности к состоянию однородности определенной и упорядоченной.
Закону эволюции религии подчинены совершенно так же, как и всякие другие явления. Таким образом религия, занявшая совершенно особое и равноправное с наукой место в основных Началах, где задача заключалась в отыскании ее последнего объекта, теперь, когда она рассматривается как явление в пространстве и времени, поставлена на ряду со всеми другими предметами, подлежащими изучению науки и философии.
Задача заключается здесь в том, чтобы на основании принципов эволюционистской философии исследовать генезис церковных учреждений в нашем феноменальном мире.
Исходный пункт религий в их историческом развитии, тот элементарный факт, который, видоизменяясь, создает их бесконечное разнообразие, есть по Герберту Спенсеру не что иное, как идея „д в о й н и к а“. Человек видит в воде свое изображение или своего д в о й н и к а. Равным образом он видит себя во сне, он видит во сне образы других людей. Этот двойник, всегда похожий на оригинал, не должен быть непременно тождественным с ним; первое движение человека заключается в том, чтобы видеть в оригинале и двойнике два различные существа. Куда же девается двойник по прекращении сна? У человека есть естественная склонность думать, что он не уничтожился, а только удалился, и быть может появится снова во время ближайшего сна. Подобным же образом, когда приходить смерть, человек легко проникается верой, что его таинственное «я» продолжает существовать, оставаясь более или менее похожим на себя самого, а следовательно похожим на то видимое существо, двойником которого оно является. Отсюда вера в духов, в сверхъестественные существа, в их могущество, в их влияние на человеческую жизнь. Таково по Спенсеру, который в данном случае сходится с Эпикуром, историческое происхождение религии.
Из этих верований развились догматы, обряды, церковные учреждения.
Каждое реальное существо имеет своего двойника, которого при известных условиях начинают рассматривать, как дух. Низшие духи с течением времени были подчинены власти высших духов, которых назвали богами; эти последние в свою очередь в конце концов подпали под власть одного верховного Бога. Человек стремится представить себе эти высшие силы, сделать их для себя доступными и добиться их благосклонности; отсюда родились мифологии, формулы заклинаний, обряды и учреждения, которые, развиваясь затем, согласно тому же закону эволюции, до известной степени самостоятельно, сохранили в некоторых случаях лишь слабые следы своего происхождения.
Там, где верование людей эволюционировали слишком значительно, так что созданные ими религиозные организации утратили свое первоначальное назначение, организации эти сохраняются в качестве социальных связей, — свойство огромной важности, приобретенное ими во время их эволюции. Тогда религии обеспечивают собою непрерывность обществ, и потому индивидуумы чрезвычайно заинтересованы в поддержании их авторитета.
