Еще совсем недавно, говорит Геккель, в 1830 году, на заседании берлинской академии наук, посвященном чествованию памяти Лейбница, профессор Эмиль Дюбуа Реймон заявил, что в мире есть семь загадок, из которых по меньшей мере четыре абсолютно неразрешимы. Ignorabimus! („не узнаем!“), — таково будет по этим вопросам последнее слово науки. Эти четыре неразрешимые загадки по Дюбуа Реймону таковы: сущность материи и силы, происхождение движения, происхождение элементарного ощущение и свобода воли (предполагая, конечно, что субъективное сознание свободы не рассматривается, как иллюзия). Три остальные загадки: происхождение жизни, кажущаяся целесообразность природы, происхождение мысли и языка могут быть, хотя и с величайшими трудностями, сведены к механизму научного объяснения.

Против такого рода заявлений надо по мнению Геккеля бороться со всею возможной энергией, ибо они все ставят под знаком вопроса. Если тайна допущена в одном пункте, что мешает ей появиться в другом? Необходимо настаивать, что в наше время наука в праве провозгласить абсолютно: в мире для человека нет больше тайн.

Трудности возникают здесь лишь вследствие того, что сначала под именем материи разумеют нечто совершенно бесформенное и инертное, а затем спрашивают себя, каким образом из этой пустоты могли возникнуть такие вещи, как сила, движение, ощущение? Но гипотеза, от которой при этом отправляются, совершенно произвольна и фантастична. Такого субстрата нельзя ни представит себе, ни найти в опыте. Наука, признающая только факты, не может исходить ив основание подобного рода. Данное, не сводимое ни на что дальнейшее, а следовательно первичное для науки, есть не пассивная, неопределенная субстанция» неспособная к движению и действию без толчка или возбуждение извне, а субстанция, по существу своему одушевленная и в то же время протяженная, т. е. материя и сила или дух.

„Мы полагаем вместе с Гете, говорит Геккель, что ни материя не может существовать и действовать без духа, ни дух без материи. И мы примыкаем к широкому монизму Спинозы: материя, или субстанция бесконечно протяженная, и дух, или субстанция чувствующая и мыслящая, суть два основные атрибута или первичные качества некоторой, обнимающей собой все вещи, божественной сущности или мировой субстанции“ ¹⁹).

В этих понятиях нет решительно ничего мистического. Они покоятся: во-первых, на законе сохранение материи и законе сохранение силы, установленных один Лавуазье, другой Мейером и Гельмгольцем, — во-вторых, на единстве обоих этих законов, единстве, которое наука вынуждена признать, которое в конечном счете есть необходимый вывод из самого принципа причинности.

Гете в своих Wahlverwandtschaften показал, что сродство, испытываемое людьми, есть лишь усложнение сродства, обнаруживающегося между частицами физических тел. Непреодолимая страсть, привлекающая Париса к Елене, заставляющая его забыть все требование разума и морали, есть та же самая бессознательная сила притяжения, которая заставляет сперматозоид внедриться в яичко, чтобы оплодотворить его; это то же самое стремительное движение, которое присоединяет два атома водорода к одному атому кислорода, чтобы образовать молекулу воды. Итак, мы имеем все основание сказать вместе со стариком Эмпедоклом, что любовь и ненависть управляют элементами. Этот взгляд гения в настоящее время есть факт, установленный опытом.

Таким образом, Геккель считает доказанным, что сам атом обладает известным зачатком чувств и склонности, т. е. зачатком души. То же самое следует сказать о молекулах, составленных из двух или нескольких атомов, и о соединениях этих молекул, все более и более сложных ²⁰).

Соединение эти образуются чисто механическим способом, но именно в силу самого усложнение механизма, усложняется и дифференцируется вместе с элементами материальными элемент психический.

Опираясь на изложенные принципы, наука разрешает или, по крайней мере, приобретает уверенность, что она может разрешить все вопросы.

Началом всего она считает на ряду с весомой и инертной материей материю невесомую или эфир, который находится в вечном движении и непрерывно влияет на материю весомую, испытывая с ее стороны обратное воздействие. Этих элементов, раздвояющих в себе мировую субстанцию, достаточно для того, чтобы уяснить себе главнейшие явление природы.

Но наука еще ничего не достигла, если она не разобралась в наиболее обширной и трудной из всех проблем, представляющихся уму человеческому: в проблеме происхождение и развииия мира. И вот для решение этой то проблемы она обладает отныне. магическим словом, завещанным ей Ламарком и Дарвином: Эволюция. По законам эволюции одни существа естественно происходят из других; их развитие, их создание объясняется простым действием однообразного механизма. Правда тысячи проблем еще остаются неразрешенными; но тех, которые уже разрешены, совершенно достаточно, чтобы доказать, что все частные вопросы, касающиеся творения, неразрывно связаны между собой, что они представляют из себя одну проблему, охватывающую все вещи, и что ключ к решению одной проблемы является поэтому ключом к решению всех остальных.

Но каково же происхождение самой эволюции? Быть может приходится приписать ее действию сверхъестественного начала и таким образом по отношению к миру в целом сохранить то самое чудо, которое было изгнано из его отдельных частей?

Мы были бы вынуждены к этому выводу, если бы приняли за основное начало материю, лишенную силы, и потому неспособную эволюционировать самостоятельно. Но та одушевленная субстанция, которую мы допустили, в себе самой заключает источник изменение и творения. Она не исключает Бога, она сама есть Бог, Бог внутренний, тожественный с природой. Если ученый отвергает теизм, то не менее решительно отвергает он атеизм. Для него Бог и мир едино суть. Пантеизм — вот научное миросозерцание.

Таким образом перед лицом современной науки исчезают мнимые загадки, связанные с вопросом о происхождении материи, силы, движение и ощущения. Что же касается вопроса о свободе воли, который в течение двух тысяч лет занимал мир и породил такое множество книг, заполняющих наши библиотеки пыльным хламом, то и он в настоящее время представляет не более, чем воспоминание. Какое значение могут иметь смутные внушение чувства при сопоставлении с выводами науки? Конечно, воля не есть сила инертная. Это способность к реакциям автоматическим и сознательным, имеющая определенное направление, оказывающая известное влияние. Но импульсы, неотделимые от жизни, объясняют это свойство; что же касается образа действия, присущего воле, то здесь усматривают свободу лишь потому, что, применяя абстрактный и дуалистический метод метафизиков» отделяют эту способность от условий ее существования. Нет воли, как чего-то обособленного от тех обстоятельств, под влиянием которых она действует. Всякая действительная воля обременена тысячью определенных импульсов, отложившихся в ней благодаря наследственности. И каждое из ее решений есть приспособление преобладающей склонности к окружающим обстоятельствам. Наиболее сильный мотив получает преобладание механически, в силу законов, управляющих статикой эмоций. Если отвлеченная и словесная воля кажется свободной, то воля конкретная причинно определена, как и все вещи нашего мира.

Итак, все загадки Дюбуа Реймона разрешимы; мало того, в настоящее время они уже разрешены. Нет ничего непознаваемого. Есть только непознанное; и отныне наше незнание касается не принципов вещей, а только их отдельных частностей. То обстоятельство, что незнание это громадно и навсегда должно остаться значительным, не имеет существенного значение для философа.

Выло бы однако ошибкой провозгласить просто на просто: нет более никаких загадок. Одна загадка остается и остается неизбежно: это проблема субстанции. Что представляет из себя эта чудесная сила, которую ученый называет „Природа“ или „Вселенная“, идеалист—„Субстанция„или „Космос“, верующий— „Творец„или „Бог“? Можно ли утверждать, что изумительный прогресс современной космологии решил проблему субстанции или, по крайней мере, приблизился к ее решению?