Эта религия не есть законченная вещь, элементы которой могут быть сосчитаны и классифицированы, развитие которой поддается точному наблюдению и учету, грядущие судьбы которой допускают предвидение. Это живая реальность, неустанно создающая и пересоздающая себя, — реальность, — которая не перестанет существовать до тех пор, пока не иссякнет энергия и воля у ее носителей.
Такая религия не есть также мистицизм, пассивно погруженный в созерцание: это экзальтация деятельности, преследующей все более и более высокие цели и вырабатывающей формы, необходимые для их осуществления. Вместе с тем она не дает никакого повода для того, чтобы духовно порабощать людей, навязывая им одинаковые верования. Наоборот она возлагает на каждого человека обязанность не только внешне уважать, но и внутренне ценить в религии других людей как раз то, что в пей есть особенного и личного, ибо, по Джемсу, существует и является дееспособным лишь то, что связано с личностью, а личности различны и должны быть различны между собой.
Вполне сохраняя свой специфический характер, воспринимаемый нами как отношение к чему-то сверхъестественному, религия у В. Джемса определенно вводится в рамки человеческой природы. Мистический опыт он связал с нормальным религиозным опытом, показав, что в области первого вера превращается в интуицию. Подобным же образом в сферу опыта в обычном смысле этого слова включает он опыт религиозный, рассматривая его как совершающееся по общим психологическим законам развитие некоторых элементов, присущих всякому первоначальному акту сознания, хотя обыкновенно и не замечаемых нами.
Итак религия есть неизбежная составная часть нормальной жизни человека; и так как она к тому же способствует сохранению, полноте и процветанию этой жизни, то сам разум вступает в заговор с инстинктом и традицией, для того чтобы обеспечить ее существование.
Не менее сильна та позиция, которую, согласно учению Вильяма Джемса, занимает религия по отношению к науке. Нельзя представить себе никаких поводов для конфликта между ними, так как религия целиком сводится к изменчивым чувствам, образующим центр нашей личности, в то время как наука имеет дело исключительно с представлениями и ограничивается тем, что наблюдает и отмечает их обычный ход.
С другой стороны наука и религия связаны между собой, они имеют одну и ту же цель: счастье и Могущество человека; один и тот же метод: опыт, индукцию и гипотезу; одно и то же поле действия: человеческое сознание, по отношению к которому религия есть целое, а наука лишь часть.
Несмотря на всю жизненность и остроумие этой доктрины, не решенным остается вопрос: способна ли она с честью выдержать все те возражения, которые могут выставить против нее с одной стороны люди науки, с другой стороны — люди веры.
Возражение со стороны ученых не трудно предвидеть. Способ познания, выдвигаемый Вильямом Джемсом, скажут они, вовсе не соответствует тому, что мы называем опытом.
Научный опыт всегда подразумевает утверждение: данная вещь не только является мне, но и существует в действительности. „Существует“ это значит: может быть воспринята всяким существом, одаренным нормальными чувствами и нормальным интеллектом, раз оно наблюдает явление в тех же условиях, в каких оно представляется мне в данное время.
Но те описания, которые приводит Вильям Джемс, воспроизводя по большей части высказывание отдельных индивидуумов, не дают нам ничего кроме чисто субъективных впечатлений.
Мы узнаем из них, что такие то лица, более или менее ненормальные, чувствуют присутствие чего то объективного, или чего-то нереального или же испытывают общение с некоторыми сверхъестественными существами. Мы знакомимся с теми условиями, при которых возникают чувства такого рода, с теми изменениями и колебаниями, которые они испытывают. Мы имеем, по-видимому, дело с описанием субъективных галлюцинаций, психических болезней. И сначала сам Джемс не придает им как будто бы, никакого другого значения. Но мало-помалу, по мере того как он подвергает изучению все более и более высокие проявление чувства религиозной одержимости, в особенности, при анализе эмоций великих мистиков, он доходит уже почти до того, что само это чувство становится в его глазах доказательством истинного и объективного существование некоторого отличного от человека духовного существа, с которым человеческое сознание вступает в известную связь.
Конечно, Вильям Джемс решительно отбрасывает, как чистейшие фикции воображения и рассудка, все детальные и точные описания, касающиеся природы этих мистических существ и их отношений к нашему миру. Но из этого рассудочного элемента, связанного обыкновенно с религиозными эмоциями, он в конце концов кое-что удерживает, — а именно, он утверждает наличность вмешательства высшей силы, данного, якобы, в самом чувстве. по-видимому в этом же смысле психолог-метафизик Мэн де-Биран учил, что существует особое чувство, чувство усилия, содержащее в себе и открывающее нам действие некоторой внешней силы, солидарной с нашей волей. Но Биран не был в состоянии обосновать своего тезиса; и мы не видим, каким образом В. Джемс мог бы с своей стороны доказать, что предложение: „Я ощущаю в себе воздействие божества“ идентично с предложением: „божество оказывает на меня воздействие".
Но, быть может, по примеру некоторых писателей 55), доктрину Джемса следует истолковывать в строго идеалистическом смысле, настаивая на том, что она вся целиком, от a до z, опирается исключительно на чувства, эмоции, верования, рассматриваемые с чисто субъективной точки зрения? Ведь в конце концов, нас спасает не Бог, отделенный от нашей веры, а наша вера в Бога.
Бесспорно, Джемс принимает точку зрение радикального эмпиризма, и потому в объектах, существующих вне нас, не может видеть ничего кроме фикций воображение и искусственных конструкций рассудка. Для него галлюцинация лишь по степени отличается от восприятия, — это как раз и позволяет ему начать анализ изучением таких случаев, в которых, очевидно, нет ничего кроме болезненной галлюцинации.
Однако, такая апелляция к универсальному субъективизму едва ли достаточна для того чтобы устранить интересующее нас затруднение. Опыт, хотя бы и субъективный, лишь в том случае действительно заслуживает название опыта, не в практическом только, а и в философском смысле этого слова, если в нем можно различить, по крайней мере идеально, данного субъекта, испытывающего известные эмоции, и субъекта познания, безлично констатирующего факт этих эмоций. Другими словами, дело идет о бытии, о реальности, а не о познании. Дерево не есть опыт.
Состояние субъекта, испытывающего религиозное переживание, менее всего допускает это необходимое здесь раздвоение. Субъект, всецело охваченный чувством общение с бесконечным, не отличает уже более реальное от воображаемого. Но можно ли при таких условиях сами эти эмоции признать истинными, настоящими, правдивыми? Не являются ли они, несмотря на всю их интенсивность и субъективную убедительность, эмоциями измьшленными, искусственными, объективно не искренними, одним словом, употребляя энергичное английское выражение, не есть ли это „sham emotions?“ Мистические состояние не только не создают опыта, но является еще вопросом, можно ли их считать состояниями сознания; ведь мистический экстаз доходит почти до полного угашения сознания.
Здесь собственно и вскрывается та проблема, которая лежит в основе спора. Всякий ли опыт предполагает распадение на субъект и объект, или же существует опыт, чуждый этого дуализма? Быть может, опыт отчетливого сознание и науки есть нечто производное и искусственное по сравнению с некоторым иным, первоначальным и истинным опытом, действительно совпадающим с жизнью и реальностью? К этому выводу, по-видимому, и приходит учение Джемса, отправляющееся от замены в психологии человека состояний сознание нолем сознание 56). Согласно этому учению первоначально данное есть бесконечность и непрерывность переживания, или живого опыта; переработанными и искаженными извлечениями из этого последнего являются наши ясные восприятия, все назначение которых в том, чтобы служить нам орудием при достижении известных практических целей.
