И вот мы сидим возле пруда и плюем в его черные воды. Потому что ничего другого делать нам не остается. Это плевки от бессилия и от усталости. Моя усталость побольше, чем у Шумова, и потому мои плевки посмачнее, да и дальность полета у них побольше. Радуясь этому, я сдержанно улыбаюсь. Шумов смотрит на меня как на идиота, и я тороплюсь сказать что-нибудь дельное.

— Теоретически он должен всплыть, — говорю я, поглядывая на Шумова. Тот пожимает плечами и поплотнее кутается в шарф. От воды веет холодом.

— Необязательно, — отвечает Шумов. — Если ему в карманы сунули пару гантелей, то совсем необязательно.

— А-а... — тяну я, уважительно поглядывая на Шумова.

— Или он зацепился за какую-нибудь корягу, — продолжает бесстрастно рассуждать Шумов. — Короче, нужен батискаф. Или подводная лодка. Или — на самый тощий конец — водолаз. У тебя есть знакомый водолаз, который согласится полезть в эту вонючую лужу?

— Не-а, — говорю я после непродолжительного размышления.

— Тогда нам тут делать нечего, — решительно произносит Шумов. — Я вообще не люблю мертвецов, а уж мокрых и скользких — тем более...

Я грустно плюю в пруд. Своей полной микробов слюной я, безусловно, загрязняю окружающую среду, но в этой среде и без меня полно всякой дряни — окурки, яблочные огрызки, размокшие картонные коробки, куски пенопласта... Где-то тут еще должен быть труп. Теоретически.

Шумов встает, отряхивает джинсы и запахивает пальто. Он еще раз оглядывает большую черную лужу, начинающуюся в пяти сантиметрах от носков моих ботинок.

— А тут их, должно быть, немало, — хрипло произносит Шумов, и я не сразу понимаю, о чем это он. А потом понимаю, но на всякий случай переспрашиваю:

— Их — это мертвецов?

— Ага, — кивает Шумов. — Ты думаешь, что Тыква сюда только твоего знакомого сбросил?

— Не знаю...

— Место тихое, укромное. Особенно по ночам. Тут, наверное, целый склад мертвецов на дне. Теплая компания. То есть, наоборот, — холодная.

От этого жутковатого предположения волосы на моей голове пытаются зашевелиться, но я два дня назад коротко подстригся, поэтому шевелиться там особенно нечему. Да еще и вязаная шерстяная шапка прикрывает сверху мой «ежик», так что волосы под контролем. А вот ноги я срочно отодвигаю от края воды, будто из пруда могли в следующий миг показаться синие мертвые пальцы и потянуться...

— Между прочим, — Шумов повернулся ко мне, — к вопросу о мертвецах. Я забыл тебе сказать... Тыква предложил мне штуку баксов за твою башку.

— Э-э... В каком смысле? — растерянно спрашиваю я под сочувственным взглядом Шумова. Переход от теоретического обсуждения подводных мертвецов к практическим перспективам собственного существования кажется мне слишком резким.

— В прямом, — Шумов извлекает из кармана пальто револьвер. У меня отвисает челюсть, а в паху завязывается какой-то холодный ноющий узел. Неприятное ощущение. Я вдруг совсем по-новому посмотрел на пруд. Я понял, что вполне способен броситься в темную неприветливую воду и плыть к другому берегу под свист пуль, адресованных моей туповатой башке. Врешь, не возьмешь...

— Он предложил мне тебя пристрелить, — поясняет между тем Шумов, уже свыкшись, очевидно, с необходимостью все растолковывать мне до мелочей.

— За что? — предобморочно шевелю я губами.

— А я откуда знаю? — Шумов выбивает из револьверного барабана пустые гильзы, собирает их в горсть, размахивается и зашвыривает в пруд. — У Тыквы спроси, — он убирает револьвер в карман пальто. — Если тебе это так интересно. А лично я Тыкве сказал, что это несерьезное предложение. Просто оскорбительное предложение. Дело стоит чемодана алмазов, а мне предлагают тысячу долларов. Курам на смех... Тыква — он жадный, — скорбно произносит Шумов. — Ну и пусть мучается через свою жадность.

Шумов закашлялся, чертыхаясь по поводу немыслимо холодной в этом году осени. И я понимаю, что убивать меня сейчас не будут. А значит, и в холодную воду мне прыгать не придется. От сердца отлегло, в паху рассосался неприятный узел.

А эти алмазы... Задолбали меня уже с этими алмазами!!!

Если бы в моей удивительной стране проводился социологический опрос с не менее удивительным вопросом «Приходилось ли вам видеть чемодан, полный алмазов?», то я, как и девяносто девять процентов моих закаленных в борьбе с несчастьями соотечественников, ответил бы: «Нет, ясный перец!» И это естественно. Оставшийся процент состоял бы наполовину из ювелиров, на четверть из зажравшихся олигархов, которые чего только не видели в жизни, а также на четверть из любителей повыпендриваться. Эти мерзавцы заявили бы с кривой ухмылочкой, что, ясный перец, видели чемодан алмазов. Причем неоднократно. А потом с отвратительным хохотом добавили бы: «В кино!» или «По телевизору!».

Я бы такому выпендрежнику треснул по роже, чтобы не отрывался от народа. А потом напомнил бы, что в кино настоящие алмазы не показывают. Подсовывают вместо них всякую стеклянную лабуду. Имитация, как и все, что появляется в кинескопе. Некоторые идиоты покупаются, но я-то не из их числа. Я знаю, где алмазы есть, а где их нет. Ну и пока хватит об алмазах.

А вот если бы — еще более фантастическая гипотеза — проводился опрос на тему «Встречались ли вы с Лехой Мухиным?», то я бы стал тем редким счастливцем, который имел право гордо заявить: «Бывало...» Я видел Леху Мухина. Не скажу, чтобы это было какое-то умопомрачительное зрелище, но все же из ста опрошенных на улице людей вряд ли хоть один мог похвастаться счастьем знакомства с Лехой. Так что в каком-то смысле Леха был куда более редким экспонатом в нашем человеческом общежитии, чем чемодан алмазов.

Впрочем, если бы опрос проводился среди заключенных одною удаленного от мировых центров культуры исправительного учреждения (Пермская область), то знакомцами Лехи оказались бы все сто. Там Леху предпочитали называть не по фамилии, а по прозвищу — Бляха-Муха. Сам господин Мухин, отбыв с зоны в свободную жизнь, на такие вульгарные кликухи не отзывался. Он старался быть респектабельным, носил хорошие костюмы, настоящие шелковые галстуки и туфли из натуральной кожи... И прочие штуки, которые играют в современном обществе роль раскраски у африканских людоедских племен — дают понять, кто ты такой. Это мой дядя сказал, не я. Для меня это слишком закручено. Слова типа «современное общество» мне разве что в кошмарном сне приснятся, да и то я их наутро не вспомню. Только ДК мог такое ляпнуть. Дядя Кирилл. Пусть эти слова останутся на его совести. На его совести много чего уже уместилось.

Так вот, по поводу Бляхи-Мухи, то есть господина Мухина. Мне случалось видеть его при полном параде, то есть и при галстуке, и при часах золотых, и с сотовым телефоном у губы. Но в память врезалось мне не это. В память врезались мухинские очки в тонкой золотой оправе. Не уверен, что у Мухина и вправду были проблемы со зрением. Может, это была такая фишка, чтобы казаться умнее.

Так или сяк, но именно очки я запомнил. Иногда эти очки даже снились мне по ночам, и тогда меня пробирала дрожь.

Почему — объясню попозже.

— Скажи ему «да», — яростно прошептала Тамара и ущипнула меня за задницу. Я вздрогнул и посмотрел в зеленые Тамарины глаза.

— Зрачки расширены, — отметил я. — Пульс? — Я схватил ее за правое запястье. — Пульс явно учащенный... — Я почесал подвергшуюся грубому физическому насилию ягодицу. — К тому же — очевидно неадекватное агрессивное поведение. Вывод — дама пребывает в состоянии наркотического опьянения, хотя я не очень понимаю, как такое может быть — опьянение это одно, а наркотики совсем другое... В любом случае, — я ткнул себя в грудь, попав указательным пальцем точно в табличку «Начальник службы безопасности», — прошу на выход!