— А кто там еще может быть?

— А ты вспомни, как Хруст узнал, что Мухин сидит в пятикомнатной квартире на Чайковского? Вспомнил?

— Как — вспомнил? Я и не знал никогда! Я знаю, как я узнал — это ты мне сказал, после того, как я вспомнил про телефонный звонок из Тамариной конторы...

— Костя, — с лестницы нам навстречу метнулся один из орловских людей. — У нас большие проблемы! Иди-ка посмотри!

— Мама, — сказала на всякий случай Тамара и вцепилась мне в локоть.

— Мама тут ни при чем, — обеспокоенно заметил Шумов, вытаскивая из карманов оба своих пистолета. — Тут нужно других родственников поминать...

— А что это ты на меня так смотришь? — удивился я.

До выхода наружу оставалось ступенек десять-двенадцать, и в открытом дверном проеме было видно звездное ночное небо. Однако наружу никто выходить не спешил. И на каждой ступени, пригнувшись, стоял человек в черной униформе с оружием на изготовку.

Их командир был на самом верху, почти у двери. Увидев Шумова, он оживленно заговорил, не снимая пальца со спускового крючка «Калашникова»:

— Костя, это вилы, понимаешь? Это ловушка. Мы отсюда живыми не выйдем, потому что там, снаружи, никакие не бандиты, там профи работают. У них снайперы кругом рассажены, по всему периметру, так что положат нас всех, если сунемся. Так что вопрос номер один — что это за хмыри, а вопрос второй — есть другой выход?

— Если выход и есть, они его тоже закрыли, — включился Шумов. — Ты же сам говоришь — профи.

— Я могу подмогу вызвать, — сказал командир. — Тогда они ударят этим с тыла... Но это уже будет называться война. И трупы потом придется паковать штабелями.

— Спасибо, что объяснил...

Я осторожно выглянул из-за спины Шумова. Сразу за дверью начиналась открытая заасфальтированная площадка. Свет уличных фонарей делал ее достаточно освещенной, чтобы засевшие стрелки чувствовали себя, как в тире. Сами стрелки засели за машинами, находившимися метрах в ста пятидесяти от дверей склада. Еще между складом и машинами лежали люди — вся тыквинская команда была уложена на асфальт лицами вниз. Руки они держали на затылке, нервно подергивались, тихо матерились и ждали, чем все это закончится.

— Теперь врубились? — негромко и гадко засмеялся Хруст, которого тут же поставили на колени и держали на прицеле. — Вам лучше меня отпустить.

— Это не его громилы, — сказал Шумов, брезгливо покосившись на злорадствующего Хруста. — Те уже давно дома, меняют мокрое белье на сухое. Им если не платят, так и нет смысла лезть в драку. А тут люди покруче засели. И тоже ведь оперативно сработали, а? Иди поговори с ними.

Я завертел головой, чтобы понять, к кому он обращается.

— Я тебе говорю, — сказал Шумов и, чтобы у меня не возникало иллюзий, ткнул пальцем в грудь. — Иди и поговори с ними. Обрисуй ситуацию. Разойдемся мирно. Сегодня.

— Я? Мне идти? Туда, где снайперы сидят?! — Я обернулся к Тамаре, чтобы встретить там моральную поддержку, но вместо этого встретил тот дурацкий взгляд, которым женщина смотрит на мужчину, когда ожидает от него героических поступков. — Все понятно... Ну тогда дайте мне бронежилет, что ли...

— Твое обаятельное лицо, — сказал Шумов, — твой лучший, твой самый непробиваемый бронежилет.

— Не смешно, — сказал я, ежась не столько от ночной прохлады, сколько от слова «снайперы», пульсировавшего в моей голове.

— А я и не шучу, — Шумов похлопал меня по плечу. — Все шутки остались в подвале. Тут началась серьезная работа.

На всякий случай я все же заорал, прежде чем высовываться наружу:

— Не стрелять! Не стрелять, выходит человек!

Кажется, они засмеялись в ответ. Ну и пошли вы все... Я выскочил из двери и энергично зашагал по асфальтовой площадке. Энергично — чтобы не было заметно, что у меня дрожат коленки.

Мне дали пройти метров сорок-пятьдесят, а потом чей-то свирепый голос рявкнул из-за машины:

— Лежать! Мордой вниз! Оружие на землю!

Коленки у меня вздрогнули очень сильно, и я сам с перепугу подался было к земле, но тут же спохватился, выпрямился и проорал в ответ:

— Черта с два! Я на переговоры!

В ответ эти уроды не нашли ничего более остроумного, чем пальнуть в меня из снайперской винтовки. Пуля ударилась в паре сантиметров от моих ног и вызвала дикую панику среди группы камуфляжных охотников во главе с Тыквой. Они все ринулись было куда-то ползти, обгоняя друг друга, но ползти было особенно некуда, нигде этих ползунов не ждали, и они снова затихли.

Я же устоял на ногах, хотя очень хотелось забиться в какую-нибудь норку, просто в асфальте не было норок.

— Та скотина, которая это сделала, — дрожащим голосом заявил я, — непременно получит в грызло. Если выйдет сюда. Один на один, как мужчина с мужчиной...

Они опять издевательски заржали. А я подумал, что, может быть, план Шумова в этом и заключается: засечь всех снайперов, когда они будут по мне стрелять, перебить их и прорываться дальше. Ну что ж, вряд ли мне светило дожить до выполнения этого плана.

— Идет кто-нибудь? — спросил я у темноты. — Никто? Ну тогда я сам сейчас приду и дам в грызло кому надо...

Я шагнул вперед, ожидая нового выстрела, но выстрела не было, а мой напряженный слух уловил какие-то голоса. Кто-то с кем-то ругался. Наверное, спорили, кто из снайперов должен меня прикончить.

Уставившись в асфальт, я шел к машинам, сжимая кулаки и бормоча строчку из детской песенки: «...Никак не ожидал он такого вот конца. Никак не ожидал он такого вот конца. Конца. Никак. Никак. Конца...»

Шаги навстречу прозвучали мягко и вкрадчиво. Я остановился, услышав:

— Я же тебе велел сидеть дома.

— Доброй ночи, дядя, — сказал я в ответ и поднял глаза. ДК в эту ночь выглядел особенно круто. Учитывая, что позади него сидело навалом всяких снайперов и просто мастеров дырявить человеческие головы.

— Что ты здесь делаешь? — холодно спросил ДК. На нем была темно-зеленая куртка и черный берет, что придавало ДК вид этакого отставного «солдата удачи», который по старой привычке иногда выходит на промысел. По ночам.

— Мы тут гуляем, — сказал я. — С Тамарой.

— И Тамара здесь? — недоверчиво спросил ДК. — С какой стати?

— С такой, — нагло ответил я. — Ты же ничего не сделал из того, что обещал. Ты не отмазал меня от Тыквы. Ты не забрал у него Тамару. Мне пришлось все делать самому. Поэтому мы с Тамарой и прогуливаемся в такое позднее время в таком странном месте.

— Я не успел переговорить с Тыквой, — сказал ДК не то чтобы виновато — такое я вообще боялся представить, — а немного огорченно. — Он уехал на какую-то дурацкую охоту...

— Охота дурацкая, — согласился я. — А то, что меня чуть не пристрелили прошлым вечером, — это как? Это умно?

— Кто это тебя хотел пристрелить?

— Один придурок из тыквинских. Олегом зовут.

— Я исправлю свою нерасторопность, — пообещал ДК, и мне стало заранее жалко Олега и всю тыквинскую компанию. — Кажется, вон та группа пресмыкающихся и есть Тыква с друзьями?

— Только Олега там нет, — продолжал я нагнетать обстановку. — Он на охоту не поехал. Он вломился с дружками в «Антилопу», и меня спасла только хорошая спортивная подготовка. В беге на длинные дистанции. Я знаю, ты скажешь, что я должен был не бежать, а замочить их всех на месте голыми руками, но я...

— Я ничего не скажу, — кротко заметил ДК. — Ты прав, я не сдержал своего обещания. Но ведь там, — он кивнул в сторону склада, — там есть и другие люди. Что у тебя общего с ними?

— А что у тебя общего с батальоном командос, что расположился у тебя за спиной?

— Мы выполняем важное правительственное задание, — ровным невозмутимым голосом сообщил ДК. — Ты же знаешь, иногда я вынужден делать что-то подобное. Когда меня просят. На этот раз меня очень попросили, чтобы я разобрался в возникшей ситуации. Очень непростой ситуации.

— Ха, — сказал я. — Интересно, при чем тут правительство? Я знаю одно — есть такая богатая стерва по кличке Барыня, которая за свою жизнь перепортила судьбы многим людям. Один из этих многих решил свести с нею счеты. Барыня послала своих громил, чтобы те убрали его, прежде чем свершится месть. Они сделали свое дело, но и Барыне не поздоровилось. Вот такая история. Теперь ты мне говоришь, что явился сюда по заданию правительства. Правительство — оно за кого? Оно решило защитить богатую стерву? Или решило помочь Лехе Мухину? В обоих случаях вы пришли слишком поздно.