За день до начала судебного процесса к Мухину пришел адвокат, про которого Мухин думал, что это самый бестолковый адвокат в городе. Оказалось, что адвокат гораздо умнее, чем казалось Лехе.

— Тебе просили передать, — сказал он тихим безжизненным голосом, — если на суде ты назовешь ее фамилию, будут нехорошие последствия.

— Мне расстрел светит, какие там еще могут быть последствия?

— У тебя еще есть сестра. И ее могут сегодня ночью изнасиловать, после чего она может повеситься в камере. И тогда тебя действительно расстреляют. Другой вариант — ты молчишь, получаешь срок, твою сестру лечат от наркомании. Подумай, что лучше. Лучше для тебя и для твоей сестры.

— Вас послала она? — спросил Мухин после тяжелого раздумья. — Она? — Леха назвал фамилию.

Адвокат вдруг хлестнул его по щеке. Жестким, не терпящим возражений голосом он проговорил:

— Я же сказал — не называть никаких фамилий!

— Она? — упорствовал Мухин.

— Меня послала Барыня, — сказал адвокат, и это был первый раз, когда Мухин услышал эту кличку.

— Она что-нибудь просила мне передать еще?

— Да, — важно качнул головой адвокат. — Она надеется, что ты будешь умным мальчиком.

Это было совсем не то, чего ожидал Мухин. Но он постарался, он был умным мальчиком, и он ничего не сказал на суде. И его не приговорили к расстрелу — тут адвокат не соврал. Но в остальном все пошло чуть иначе.

Вечером в камеру к Мухину зашли трое. Три немногословных здоровяка, один из которых стал сразу расстегивать брюки. Двое других двинулись к Мухину.

— Подождите! — закричал тот, вжимаясь в стену. — Это ошибка! Я же ничего не сказал на суде, я же промолчал...

— Правильно, — сказал один из визитеров и тяжелой ладонью ухватил Мухина за шею. — Но нужно было помалкивать и до суда. Понимаешь?

Мухин попытался закричать, но тут ему так врезали, что крик застрял у него в глотке. И дальше он уже молчал, кусая губы и глотая собственную кровь...

Наконец-то он понял, что его предали. А точнее, не предали — а использовали. Использовали, а потом выбросили за ненадобностью. Продемонстрировав напоследок, что он полное ничтожество, нуль без палочки, об которого можно вытереть ноги и двинуться дальше.

Что и сделала женщина, которую уважительно называли Барыня. А антикварный бронзовый подсвечник занял место в одной из комнат ее большого гостеприимного дома — вместе с другими памятными сувенирами. Барыне было что вспомнить...

— Я даже не знаю, зачем ей понадобилось убивать тех людей, — сказал Мухин. — Может, и выгоды-то никакой не было. Ей просто нравилось играть людьми, нравилось управлять ими. Есть психи, которым нравится убивать, а этой суке нравилось играть с живыми людьми — поднимать их вверх, а потом швырять вниз. И любоваться этим чудным зрелищем. И тащиться, понимая, что все это — дело ее рук... А уж мужей своих по службе проталкивать или там денежные какие-то дела решать — это для нее проще простого. Так мне кажется... И еще часто думал, пока был на зоне: «Как должна себя чувствовать такая вот дрянь, которая многие годы делала с людьми все, что хотела?» Наверное, ощущала себя кем-то вроде богини. Наверное. И я решил ей испортить это удовольствие. Я написал ей письмо. Не лично ей, потому что адреса я тогда не знал, а в офис одной из ее фирм. Написал, что выхожу на свободу и что я очень-очень-очень зол. Что она сломала мне жизнь и что я хочу в ответ сломать жизнь ей. Короче, написал всю правду. А потом, когда ее ребята уже кинулись меня искать, я им записочки подбрасывал, чтобы позлить эту суку. Чтобы ей жизнь медом не казалась...

— А при чем тут алмазы? — спросил я, наблюдая за какими-то странными перемещениями на складе. Тот тип с тонкими усиками подскочил к Хрусту и стал что-то шептать ему на ухо. Хруст вздрогнул, отошел от Тыквы и вынул из кармана мобильник. И лицо у него стало какое-то встревоженное. И еще он покосился в сторону Мухина. Мухин это заметил и широко улыбнулся.

— Алмазы... — Мухин стал говорить быстрее, будто бы его время истекало и он боялся, что не успеет рассказать все. — Я же говорю — Испания, двадцать человек охраны в обычное время, да еще там всякие сигнализации. Это тебе не вонючий подъезд в Питере, тут киллера за пять штук не наймешь, тут нужны финансы. Ну, мы с Циркачом и с Пистоном сначала провернули операцию — взяли у одной гоп-компании два чемодана алмазов. Потом я их должен был толкнуть, привезти бабки в Москву, Пистону и Циркачу. А затем мы бы двинули в Европу, набрали там людей — и разнесли всю эту Испанию к чертовой матери! Я просто подстраховаться решил, чтобы денег было побольше, на всякий случай. Кинул этого болвана в камуфляже, кинул-то без проблем, а вот ребята Барыни меня подловили. Нельзя мне было тут задерживаться...

— Эй ты, урод! — Хруст уже не шел, он бежал в нашу сторону. К уху он прижимал мобильный телефон. — Что за дела? Что происходит, твою мать?!

— Происходит то, что должно происходить, — спокойно ответил с пола Мухин. — По полной программе. Я же предупреждал — у вас не все схвачено, ребята.

— Заткнись! — рявкнул Хруст, вслушиваясь в слова своего телефонного собеседника. — Да, я слушаю... Не может этого быть! Потому что вот, передо мной! Вот он валяется, ни в какую Москву не поехал... Да, мы его перехватили! Я его могу хоть сейчас грохнуть!

— И ты этим уже ничего не исправишь, — тихо проговорил Мухин.

— Что? — Хруст на миг оторвался от трубки, но усваивать информацию, идущую с двух сторон, его мозг не был способен, и Хруст снова прильнул к мобильнику.

— А Марину лечили в тюрьме от наркомании, — как ни в чем не бывало сообщил мне Мухин, подперев голову рукой. Ни дать ни взять — два старых приятеля на речном песочке за бутылкой пива «Старый Мельник» предаются воспоминаниям о днях юности. — Ну, как они там могли лечить. Вроде все нормально было, а потом на зоне она спуталась с каким-то типом из охраны, забеременела, чтобы на режим помягче перейти... Оказалось, не до конца ее вылечили. Мальчик родился с какими-то осложнениями... Тихий такой мальчик. Любит в прятки играть.

— Точно, — согласился я, вспомнив свой второй визит в дом на Пушкинской.

— Марина все же старшая сестра, — все говорил и говорил Мухин. — Марина очень целеустремленная женщина. Она сказала мне: «Давай лучше я». Я сказал: «Как хочешь. Мы же с тобой одна семья. Нет никакой разницы — я или ты».

— Ты про что? — не понял я.

— Все про то же... — вздохнул Мухин. — Двенадцать лет — одно и то же.

Его последние слова прозвучали почти в абсолютной тишине. Я поднял глаза и увидел белого как простыня Хруста, который больше не разговаривал по мобильному. Он смотрел на Мухина, и в глазах его была дикая смесь непонимания, отчаяния и обиды. Будто бы Мухин пообещал ему что-то, а потом своего обещания не выполнил.

— Мне звонили оттуда... — похоронным голосом проговорил Хруст. — Только что... Напали на виллу... Перестреляли охрану. И потом — двадцать пять пулевых ранений. Контрольный выстрел в голову сделала какая-то женщина...

— Марина очень целеустремленная женщина, — повторил Мухин гордо. — И если она сказала, что сделает, можно быть уверенным, что она сделает. Пистон или Циркач — это еще бабушка надвое сказала, а вот Марина...

Тыква, которого в этой истории волновало совсем другое, оттеснил бледного Хруста и рявкнул на Мухина:

— Эй, инвалид, куда ты бабки мои дел?! Я тебе сейчас мозги вышибу...

— Я к вашим услугам, — усмехнулся Мухин, позвенев наручником. — А деньги — в банке. В швейцарском. Те, кто уцелел после операции, их получат. Это очень надежное место. Марина выбирала.

Я так и не понял, что произошло раньше — то ли Хруст махнул рукой и бросил безнадежное «кончай его», то ли взбешенный Тыквин по собственной инициативе выхватил «ТТ» и выстрелил Мухину в лоб. А затем еще дважды в грудь. Тип с тонкими усиками поддался этой истерике, выпустив из «парабеллума» в мертвое тело еще несколько пуль, выкрикнув что-то вроде: «Вот тебе, сволочь!»