— Ты назвала меня трусом, моя маленькая убийца?

На его лице застыла дьявольская гримаса.

— Нет, — пискнула женщина еле слышно.

— Хорошо. Мне не хотелось бы думать, что ты относишься ко мне без должного уважения. А ну живо! Рассказывай мне о Плакальщике.

— Нет!.. Я не могу… не могу пережить это заново.

С высоты своего роста она видела макушку его лысеющего черепа, покрытую редким пушком и усыпанную коричневыми старческими пятнами.

— Тогда получай!

И воспоминания нахлынули на нее с новой, ужасающей силой. Жуткое бесформенное нечто, копошащееся между ее ног, — таков итог бесчисленных часов мучительных схваток. Чудовище настолько безобразное, что даже медсестры брезговали взять его в руки.

— Хорошо, хорошо! Он… он ужасно мучился.

— А лицо, какое у него было лицо? Он должен был смотреть на тебя.

— Грустное. Как у озадаченного ребенка, который не может понять, за что ему делают больно.

Слезы осколками стекла подступили к горлу.

— Тебе это нравилось?

Его свободная рука сомкнулась на ее левом плече, и Астроном заставил ее опуститься перед ним на колени. Женщина почувствовала, как кровь пропитывает подол юбки, липнет к голым коленям.

Он снова впился в нее взглядом. Солгать было невозможно.

— Нет. — Из глаз ее хлынули долго сдерживаемые слезы, горячими дорожками протянулись по щекам. — Я совсем его не знала. Мы были знакомы всего один вечер. Но он был… добр со мной. А теперь он мертв, и мне страшно.

— И чего же ты боишься?

— Того, во что я превращаюсь. Я боюсь продолжать…

— Дорогая моя, тебе следовало бы куда сильнее бояться того, что произойдет, если ты откажешься продолжать. Ты принадлежишь мне, Рулетка, и если ты подведешь меня, тебя ждет ужасная кара.

Жуткий крик вырвался из ее горла, когда женщина увидела, как его ладонь вошла в ее грудь и уверенно обхватила сердце.

— Если я сожму пальцы, ты умрешь. — Рука опустилась ниже, стиснула ее яичники, распространяя по животу волны боли. — Не заставляй убивать тебя. Это была бы большая потеря. — Он вытащил руку и погладил ее разбитую щеку. — Но я не хочу пугать тебя, милая. Только помочь. Спасти и освободить твою душу. Тебя ждет безумие, которого ты так боишься, Рулетка, если ты не отомстишь своему главному обидчику и не очистишь свою душу. Без этого очищения стирать твою память без толку. А теперь отправляйся, отыщи Тахиона и убей его — тогда ты будешь свободна.

— Свободна, — выдохнула она.

Астроном внезапно отпустил ее подбородок, и она полетела вперед и упала на четвереньки. Подсыхающая кровь липла к пальцам, и она еле слышно всхлипнула. «Свободна даже от тебя», — подумала она с чувством, которое не было ни любовью, ни ненавистью, но имело в себе что-то и от того и от другого одновременно.

— Да, моя сладкая. Даже от меня.

Она зажмурилась, ожидая удара или другого наказания, которое должно было немедленно последовать за такую непочтительность. Секунды текли, но ничего не происходило. Женщина осторожно приоткрыла глаза.

— А когда вы…

— Сотру твое прошлое? Когда ты вернешься и расскажешь мне в мельчайших подробностях, — его губы искривились в предвкушении, — о том, как умирал Тахион.

— Да… хорошо… я согласна.

Рулетка поднялась на колени. Астроном повелительным кивком велел Кафке выйти. Кошмарный маленький человек-таракан поспешил к двери и по пути протянул Рулетке одно из оставшихся чистых полотенец. Она с благодарностью приняла его.

— Вы будете здесь?

— Это зависит от времени. Сегодня у меня довольно плотный график. — Он ухмыльнулся и задумчиво взглянул на нее. — Ты хорошо мне служила. Так почему бы и нет? Я решил забрать своих наиболее преданных последователей с собой, когда уйду.

Он перетянул предплечье жгутом и потер вздувшуюся вену.

— Уйдете?

— Да. Я покидаю этот мир, который предавал меня и насмехался надо мной.

— Но как?

— На корабле Тахиона.

— Но вы не умеете управлять космическим кораблем. Ведь не умеете? — добавила она, внезапно усомнившись в том, так ли это.

Способности Астронома были поистине безграничны; возможно, и управление кораблем ему под силу.

— Корабль полетит, ибо он представляет собой разумное существо и обладает сознанием, следовательно, я могу управлять. Сбор назначен на три тридцать завтрашнего утра. Приходи, я возьму тебя с собой — разумеется, при условии, что ты убьешь Тахиона и твой рассказ развлечет меня. Ну, что скажешь? Я не мог бы быть более великодушным, — добавил он задумчивым тоном, как будто размышлял о собственном благородстве.

Бледная улыбка, которая играла на его губах, угасла, и лицо его перекосилось в жуткой гримасе. — А теперь иди! — завопил он с такой яростью, что на губах у него выступила пена, и в лицо ей полетела слюна.

Она послушно отправилась обратно, прижимая полотенце к губам. Кафка еще ковылял по туннелю; пробегая мимо него, Рулетка встретилась с ним взглядом и увидела в его глазах тот же страх, замешательство, отчаяние и ненависть, которые — она знала это — отражались в ее собственных глазах.

Женщина ласково дотронулась до его хитинового панциря.

— Спасибо за полотенце, Кафка.

— Не стоит благодарности, — ответил он необычно официально, отчего его причудливый облик показался ей еще более нелепым и трогательным.

— Рулетка, — произнес он ей в спину. — Береги себя. Мне хотелось бы думать, что хотя бы один из нас выберется из всего этого, сохранив какое-то подобие нормальности и человеческого облика.

— Что ж, это вряд ли буду я, но все равно спасибо за заботу.

9:00

Дженнифер набрала номер, которым за прошлый год пользовалась едва ли с полдюжины раз, но помнила наизусть. Трубку сняли на третьем гудке, и хорошо поставленный бархатный голос с еле уловимым бруклинским акцентом ответил:

— «Счастливый скупщик».

— Здравствуйте, Грубер.

Голос мгновенно зазвучал по-новому, стал низким и елейным:

— Дух, дорогая! — Он назвал Дженнифер псевдонимом, который она себе придумала. — Давненько я вас не слышал. Как поживаете?

— Прекрасно.

Дженнифер всегда старалась отвечать ему с предельной краткостью. Леон Грубер ей не нравился, несмотря на то, что постоянно демонстрировал свои и без того очевидные чувства к ней. Это был пухлый и приземистый кокаинист с одутловатым лицом и степенью магистра изобразительных искусств, полученной в Колумбийском университете. Он работал в ломбарде, который унаследовал от своего отца — при весьма подозрительных, насколько слышала Дженнифер, обстоятельствах. Ему она сбывала краденое. Он так и не прекратил попыток заигрывать с ней, несмотря на ледяную любезность, с которой она держалась во время всех их деловых встреч.

— У вас что-то есть для меня? — спросил он.

В его устах этот вопрос прозвучал почти непристойно. Наверняка сейчас облизывает пухлые губы.

— Почтовые марки, — ответила она сухо.

— Сколько?

Его тон стал деловым, но в голосе при этом послышалось нечто вроде вздоха.

— Приблизительно на два миллиона по каталогу.

Повисло долгое молчание; когда Грубер наконец заговорил, его голос снова изменился. За его словами крылось что-то такое, чего Дженнифер никогда прежде не слышала, отчего его тон показался ей еще более холодным и расчетливым, чем обычно.

— Вы поражаете меня, дорогая. Скажите, вы их взяли у торговца или из коллекции какого-нибудь частного лица?

— Не ваше дело.

— Что ж, у каждого из нас есть свои секреты, верно?

— Мои секреты — это мои секреты, — отрезала Дженнифер, начиная сердиться. — Если вас не интересуют марки, я всегда найду того, кого они интересуют.

— О, они меня интересуют. Очень интересуют. Меня интересует все, что связано с вами, моя дорогая Дух.

Девушка поморщилась. Она почти представляла себе сцены, проплывающие в его одурманенном кокаином сознании.