— Отлично.

— И все же я должен наказать тебя за то, что ты попытался скрыться от меня. Ты должен помнить свое место.

— Нет! — ахнул он, пытаясь вырваться.

Астроном вцепился в его предплечье. Хрустнули кости; резкая боль объяла руку от запястья до плеча. Уцелевшей рукой Спектор ударил старика по лицу, разодрав ему щеку и сбив с глаз очки.

— Какой бы силой ты ни обладал, Несущий Гибель, я могу обратить ее против тебя. Я могу стереть все твои воспоминания до единого — кроме воспоминания о твоей смерти, и уродовать тебя до тех пор, пока ты не превратишься в самый ужасный кошмар джокера.

Спектор почувствовал, как срастаются кости. Его рука выглядела так, как будто к ней добавили третий, неподвижный сустав. Он попытался выдернуть ее, но Астроном держал крепко.

— Думаю, ему уже лучше, Инсулин. Он больше не посмеет пойти против нас, — И отпустил его руку.

— Только посмотри, что ты со мной сделал, старый хрыч! — закричал Спектор.

Астроном поднял очки и водрузил их обратно на переносицу.

— Тебя ждет куда более худшая участь, если ты еще раз меня разочаруешь. Водитель, остановите машину.

Лимузин плавно подкатил к тротуару. Инсулин распахнула дверцу. Она взглянула на изуродованную руку и улыбнулась.

«Погоди, он когда-нибудь взъестся и на тебя, — подумал Спектор, перебираясь через нее. — Надеюсь, он вывернет тебя наизнанку».

— Сегодня вечером. Будь наготове. Когда настанет время, я приду за тобой, — сказал Астроном.

Инсулин закрыла дверцу. Лимузин влился в поток машин.

Спектор поднял глаза. Люди показывали на него пальцами и хохотали, как будто увидели что-то смешное. Кое-кто отводил глаза. В нескольких кварталах вдоль Парк-авеню возвышалось здание «Пан-Америкэн». Спектору захотелось очутиться на его крыше. Впрочем… На всей планете не найдется такого места, где можно чувствовать себя в безопасности. Он быстро зашагал по улице, жалея, что нет времени убивать каждого, кто насмешливо посмотрел на него.

15:00

Спальня тоже была отделана в малиновых тонах, но с акцентом на серое, а не белое. Опять книги, опять цветы, на прикроватном столике фотография женщины с грустными глазами в платье по моде сороковых годов. Немыслимых размеров шкаф, забитый одеждой самых неописуемых расцветок.

Тахион уселся в кресло у окна, стащил сапог. Струя воздуха от кондиционера задела хрустально-серебристую подвеску над его головой; послышался мелодичный звон.

— Позволь мне.

Рулетка опустилась перед ним на колени и сняла второй сапог — ступни у него оказались совсем крошечные, не то что у Джозии с его сорок пятым размером.

— Это я должен тебя раздевать.

Она отбросила сапог.

— Не понимаю, то ли мне радоваться, что ты так спешишь, то ли беспокоиться, что тебе хочется поскорее разделаться с этим.

Пальцы, расстегивавшие пуговицы на блузке, замерли, и в зеркале она заметила, каким мертвенно-серым стало ее лицо. Она торопливо сбросила одежду и взглянула на свое отражение.

— Мадам, вы прекрасны.

Рядом с ней Тахион казался статуэткой из слоновой кости и сердолика. Его голова со спутанными рыжими кудрями едва доставала ей до плеча.

Ее губы искривились в жалкой улыбке.

— Идем. Я поблагодарю тебя в постели.

Они устроились на одеяле; матрас забулькал и закачался. Он потянулся к ней, потом повернулся и отключил телефон, стоявший на прикроватном столике. Подмигнув, с плотоядным выражением прижался к ней; его пальцы и губы со знанием дела запорхали над ее телом, отыскивая чувствительные местечки, заставляя ее дрожать от страсти. На этот раз задание едва ли можно было назвать тягостной повинностью, такисианин оказался искусным любовником: пальцы раздвинули влажные завитки волос у нее на лобке, язык запорхал по чувствительной плоти, дразня клитор. Она запустила руку в его кудри и притянула ближе к себе. На миг прошлое и будущее отступили куда-то далеко под всепоглощающим напором страсти.

Тахион вытянулся на постели рядом с ней, и его горячий напряженный член уперся ей в бедро. Головка, точно ласкающийся жеребенок, ткнулась во влажную расселину, и Рулетка, вздохнув, раздвинула ноги ему навстречу. Но мужчина продолжал дразнить его, его губы терзали ее соски, он доводил ее до исступления, лаская ее клитор. Она зарычала и рывком прижала его к себе, а когда любовник вошел в нее, впилась губами в его губы. И в одно мгновение ощутила легкое, словно перышко, прикосновение его сознания, которое, не причинив никакого вреда, наткнулось на щиты, расставленные Астрономом как раз на такой случай, и пульсирующую волну яда, которая приближалась, словно рыщущая охотничья собака, и вот уже замерла наготове, дожидаясь разрешения.

Но его не последовало. Рулетка оправдывала свое решение смутной мыслью, что сначала поиграет с ним, поманит его любовью — тем сокрушительнее будет удар, который он в конце концов получит. Она оплела его руками и ногами и понеслась навстречу ему в головокружительном ритме. Его вскрики перемежались невнятными нежными речами, но она не издавала ни звука, как будто своим безмолвием могла перечеркнуть наслаждение.

Излив в нее семя, он с хриплым вскриком упал ей на грудь.

— Рулетка, полагаю, у тебя есть способности туза. — Такисианин тяжело дышал.

— Нет!

Она оттолкнула его, и Тахион озадаченно захлопал глазами.

— Твоя ментальная защита ничем не напоминает те неуклюжие щиты, какие бывают у натуралов. У тебя она очень сложная.

Женщина встала на колени и принялась раскачиваться на постели, зажав руки между бедрами; на кофейной коже выступил липкий пот.

— Я не знаю, как это объяснить.

— Если ты позволишь мне прощупать их, возможно, я смогу это объяснить.

— Нет, нет! Я боюсь. Не надо! Я не хочу! Я тебе не разрешаю! — От собственного пронзительного голоса у нее заломило виски.

— Ладно, ладно. — Ласковые руки успокаивающе поглаживали ее, как норовистую кобылку. — Тело и душа принадлежат исключительно тебе. Я ни в коем случае не принуждаю тебя.

Рулетка прильнула к нему, уткнулась лицом ему в бок, соленый от пота, и вдохнула его запах — запах его тела, их любви и лосьона после бритья.

— Обними меня. Я не хочу больше думать.

— Тише, тише. Рядом со мной ты в безопасности.

И он снова недоуменно захлопал глазами — смех женщины заметался по комнате безумными осколками, словно ее грудь и горло разрывало от боли.

— Сюзанна!

— Я уже успокоилась. Все в порядке. — Вонищенка откинулась на спинку и сделала глубокий вдох, — Так сильно…

— Что случилось?

В голосе Розмари слышалась неподдельная тревога. Вонищенка взглянула на нее.

— Книги у него — мне так кажется. Ну, те, с марками.

— У Джека? Каким образом?

Вонищенка недоуменно развела руками.

— Он их съел.

— Значит, они мои.

Разговор внезапно оборвался из-за появления четверых незнакомцев. Представители отдела по борьбе с организованной преступностью пришли к Розмари посовещаться относительно того, где можно ожидать конфликтов. Сейчас, когда у полиции и без того было достаточно забот, им не хватало только полномасштабной войны кланов. А она, если верить Розмари, была более чем возможна. Остальные Семьи, скорее всего, ударят по Гамбионе, но будут действовать без лишней спешки, испытывая их силу и проверяя на крепость новое руководство клана. Самую большую опасность представляли «Белоснежные цапли», далеко опережавшие колумбийцев, байкеров и даже Семью мексиканских Геррера. «Цапли» не отличались ни осторожностью, ни сдержанностью, ни терпением. Если Гамбионе не восстановят свою власть, причем очень быстро, их уничтожат.

Пока Розмари обсуждала возможные ответные действия Семей, Вонищенка тихонько сидела в своем кресле в уголке за столом Розмари. Закрыв глаза и позволяя разговору плавно течь мимо нее, она мысленно искала Джека. Он отступил в туннели, где чувствовал себя в наибольшей безопасности, но всякий раз, когда Вонищенка пыталась подействовать на него и заставить остановиться, он сопротивлялся. Аллигатор не понимал точно, что и зачем он ищет, но тем не менее упорно продолжал поиски. Проникнув в глубины его мозга, Вонищенка обнаружила, что в сознании аллигатора Корделия каким-то образом ассоциируется с мыслью о лакомом кусочке пищи. Это открытие едва не стоило ей потери связи — комичность положения нарушила ее сосредоточение. Не забыть потом рассказать Джеку! Снова сихронизировавшись с рептилией, она аккуратно изменила кое-какие нейрохимические связи между мозгом и ногами, ослабила устойчивость нейронов. Теперь аллигатор двигался, словно в замедленном кино.