Мэрри раздраженно заметила:

— Вы говорите так быстро и так много, что я никак не могу закончить свою мысль. Все вы ошибаетесь. Если бы разумная жизнь была только в океане, то я бы получала положительный сигнал только от поверхности океанов, а на самом деле сигнал исходит почти с одинаковой интенсивностью отовсюду — и от океана, и от суши. Этого я вообще не понимаю.

— И от океана, и от суши? — переспросила Тесса Вендель, не скрывавшая своего недоверия. — Тогда вы в чем-то ошиблись.

— Но я не могу найти ни одной ошибки. Это меня и расстраивает. Я ничего не понимаю, — сказала Мэрри и, немного помолчав, добавила:

— Конечно, сигнал очень слабый, но он есть.

— Кажется, я могу предложить объяснение, — сказал Крайл.

Все повернулись к Фишеру, а он прежде всего занял оборонительную позицию.

— Конечно, я не ученый, — начал он, — но это не значит, что я не могу понимать очевидные факты. Разумные существа живут в море, но мы их не видим, потому что нам мешает вода. Вполне логичное предположение. Но разумная жизнь есть и на суше. Значит, она тоже скрыта, скрыта под грунтом.

— Под грунтом? — с возмущением переспросил Джарлоу. — Зачем же живым организмам лезть в глубины планеты? На поверхности все пригодно для жизни: и воздух, и температура, и все другие параметры, какие мы смогли определить. От чего же здесь прятаться?

— Прежде всего от света, — настойчиво продолжал Фишер. — Я имею в виду роториан. Предположим, они колонизировали планету. Почему они должны жить под красным светом Ближней звезды, в лучах которого земные растения не растут и который приводит их самих в состояние глубокой депрессии? Они могли устроить искусственное освещение в глубинах планеты; там лучше и им, и растениям. Кроме того…

— Продолжай. Так что же еще?

— Видите ли, надо знать роториан. Они живут внутри своего поселения. К этому они привыкли и считают такое положение нормальным. Расселяться на внешней поверхности планеты для них противоестественно. Возможно, они сочли само собой разумеющимся, что им следует уйти в глубь планеты.

— Значит, ты считаешь, что нейронный детектор Бланковиц обнаруживает человеческих существ под поверхностью планеты? — уточнила Вендель.

— Да. А почему бы и нет? Кстати, тогда слой грунта между их пещерами и поверхностью планеты должен ослаблять сигнал нейронного детектора.

— Но Бланковиц обнаружила сигналы примерно равной интенсивности и на суше, и в океане, — возразила Вендель.

— По всей планете. Почти с одинаковой интенсивностью, — подтвердила Мэрри.

— Хорошо, — нашелся Фишер, — пусть будет так. Тогда в море живут местные разумные существа, а на суше, в глубинах планеты, — роториане. У вас есть возражения?

— Подождите, — вмешался Джарлоу. — Бланковиц, вы регистрируете одинаковый сигнал из любой точки планеты, правильно?

— Абсолютно из любой. Иногда сигнал становится чуть сильнее или чуть слабее, но вообще-то он настолько малоинтенсивен, что я не могу поручиться за изменения. Судя по данным нейронного детектора, разумная жизнь равномерно рассеяна по всей планете.

— Такое можно понять, если речь идет о море, — сказал Джарлоу, — но как представить себе равномерное распределение интеллекта на суше? Уж не хотите ли вы сказать, что роториане за тринадцать — всего лишь тринадцать! — лет прорыли сеть туннелей под всей поверхностью планеты? Если бы мы получали сигнал от одного или нескольких сравнительно небольших участков суши, я бы мог согласиться с гипотезой Фишера. Но под всей поверхностью планеты? Нет, расскажите это моей бабушке!

В дискуссию вмешался Ву.

— Генри, если я вас правильно понял, вы предполагаете возможность существования местной формы разумной жизни под всей поверхностью планеты? — спросил он.

— Не вижу другого объяснения, — ответил Джарлоу. — Разве что допустить, что нейронный детектор Бланковиц вообще ни на что не годен.

— Но в таком случае, — сказала Вендель, — сомневаюсь, чтобы мы могли беспрепятственно высадиться на планете и начать исследования. Местная форма разумной жизни не обязательно встретит нас с распростертыми объятиями, а для ведения военных действий «Суперлайт» не приспособлен.

— Не думаю, что мы имеем право сдаваться без борьбы, — возразил Ву. — Мы обязаны выяснить, какая форма разумной жизни здесь существует и может ли она, а если может, то каким образом, помешать нашим планам переселения жителей Земли на эту планету.

— На планете есть участок, дающий чуть более сильный сигнал детектора. Усиление небольшое, но все же вполне заметное. Не стоит ли попытаться снова отыскать этот участок? — спросила Мэрри.

— Попробуйте, — ответила Вендель. — Возможно, мы посмотрим внимательнее на этот участок и прилегающие районы и тогда решим, стоит ли нам высаживаться на планете или нет.

— Я уверен, что посадка будет совершенно безопасной, — с мягкой улыбкой сказал Ву. В ответ Вендель только нахмурилась.

По мнению Джэйнуса Питта, Сальтад Леверетт был человеком со странностями. Особенно трудно было понять его пристрастие к поясу астероидов. Очевидно, есть такие люди, которым нравятся одиночество и пустота.

— Не могу сказать, что я не люблю людей, — говорил Леверетт. — Я охотно общаюсь с ними по головидению: разговариваю, слушаю, смеюсь. Все что угодно, но чувствовать их прикосновение, ощущать исходящий от них запах — нет уж, увольте! К тому же в поясе астероидов мы строим пять поселений; в любое время я могу полететь на одну из строительных площадок и там толкаться среди людей, пока это занятие мне вконец не надоест. Во время редких посещений Ротора (Леверетт упорно называл Ротор «столицей») он постоянно оглядывался по сторонам, как будто боялся, что на него вот-вот набросится толпа.

Даже на стулья он смотрел с подозрением и садился на них боком, как бы стараясь вытеснить дух того человека, который сидел здесь до него.

Джэйнус Питт всегда считал его идеальным исполняющим обязанности комиссара проекта «Астероид». В сущности этот пост предоставлял ему неограниченную свободу действий во всем, что приходилось делать роторианам во внешней сфере осваиваемой человеком системы Немезиды. В его обязанности входило руководство не только строительством поселений, но и Разведывательной службой.

Леверетт и Питт заканчивали обед наедине в личных апартаментах комиссара. Все знали, что Леверетт скорее останется голодным, чем согласится обедать в столовой, в которую допускались все желающие (под «всеми желающими» в данном случае мог подразумеваться единственный незнакомый человек), поэтому Питт был немало удивлен, получив согласие Леверетта разделить с ним трапезу.

Время от времени Питт бросал взгляд на гостя. У того были невыразительные выцветшие голубые глаза, полинявшие светлые волосы, а сам он казался настолько худым и костлявым, что у собеседника возникала уверенность: Леверетт никогда не был моложе и никогда не будет старше.

— Сальтад, когда ты последний раз был на Роторе? — спросил Питт.

— Почти два года назад. С твоей стороны, Джэйнус, было просто свинством впутывать меня в эту историю.

— Помилуй, я не впутывал тебя ни в какие истории. Я тебя не вызывал, но, раз уж ты оказался на Роторе, я очень рад тебя видеть.

— На самом деле именно ты вызвал меня на Ротор. Как прикажешь понимать присланное нам распоряжение о том, чтобы тебя не беспокоили по пустякам? Или ты уже дорос до таких высот, что хочешь заниматься только глобальными проблемами?

— Сальтад, я никак не возьму в толк, о чем ты говоришь, — сказал Питт; его приветливая улыбка стала чуть напряженной.

— Тебе направили доклад об обнаружении необычного излучения, источник которого находится вне системы Немезиды. Доклад был направлен тебе лично. В ответ мы получили только указание не беспокоить тебя по пустякам.

— Ах, ты об этом докладе! (Наконец-то Питт вспомнил. Тогда у него было плохое настроение, ему вдруг стало жаль себя. В конце концов, может же быть иногда и у него плохое настроение?) Ну что ж, твои разведчики должны следить за приближением чужих поселений. Им действительно не следует беспокоить меня из-за всяких мелочей.