Я загнал свою машину в древний гараж, с глаз долой, из сердца вон. Нечего ей мозолить глаза прохожим. Вышли на улицу — светает. Нужно скорее спрятаться, пока меня никто не увидел с девочкой. Я вообще слишком приметен, а уж с ребёнком…

В подъезде пахло кошками, домофон на подъездной двери сломан. Дверь в квартиру обшита легкомысленным дермантином глазодерного цвета, но там, под ним толстая сталь. Эта квартира использовалась крайне редко, в форс-мажорных случаях, а оформлена была на бабку, жившую где-то в глуши. Две комнаты, старый ремонт, но большего, чтобы отсидеться и решить, как быть дальше, и не нужно.

Малышка вошла, огляделась, покрутив головой и снова возле стены замерла.

— Где вы меня закроете?

Я сдержал порыв выматериться. Неважно, что Зай меня опрокинула. Все равно нужно Бикбаеву морду начистить — за девочку. Так с детьми нельзя.

— К вечеру я отдам тебя родителям. А пока вон, две комнаты, выбирай любую.

Девочка разулась, поставила сандалики возле двери и осторожно вошла. Потом села на допотопный скрипучий диван и снова замерла. А мне снова материться хочется. От девочки нужно избавиться, да. Потому что держать её возле себя слишком опасно. Но и выбросить её на остановке я не могу, все нужно продумать, а сначала — поспать.

— Ты когда ела последний раз?

Девочка равнодушно пожала плечами. Я на кухню пошёл. Квартиру мы использовали редко, но в холодильнике бутылка шампанского, завявшая уже клубника в блюдце — опять Сашка сюда баб таскал, нашёл траходром. Вакуумная упаковка дорогого сыра, половина зачерствевшего батона. Батон отогрел в микроволновке, сделал немудреный бутерброд с сыром, позвал девочку есть. Сидит, кусает крошечными кусочками, а у меня опять сердце разрывается.

— А мылась ты когда последний раз? Переодевалась?

— У меня не было с собой одежды.

Ага, а папина любовница додумалась купить только успокоительное, на детские колготки у неё мозгов уже не хватило. Предлагать свои вещи смешно — в них и Зай тонула. Распахнул шкафы, нашёл женскую футболку, понюхал — порошком пахнет. Выдал ребёнку и отправил в ванную. Она стоит, её к себе прижимает и на меня смотрит.

— Я не буду подглядывать, — сказал я, вдруг именно это её беспокоит. — Уйду в комнату.

— Я не умею делать воду тёплой, — наконец, ответила девочка.

И правда, это я в четыре года мог один весь день дома сидеть, потому что маме надо работать, откуда бы этому ребёнку что-то уметь. Отрегулировал воду, застелил постель. Футболка на девочке висела до полу, короткие рукава несуразно широкие.

— Зато чистая, — оптимистично ответил я. — Спи.

А потом стирал её вещи куском клубничного мыла и сам себя ненавидел. Нянька, блядь. Девочка наверное уже спит, на змеевике в ванной колготки, коленки которых так и не отстирались, сарафанчик и крошечные трусы, я курю и блядь думаю, как вообще до этого дошёл. Не сам. Зай меня привела, за руку.

К тому моменту как я рухнул в постель уже совсем светло было. Я на ногах уже двое суток, нужно выключиться хоть на пару часов, а потом уже думать, что делать дальше, как из этой ситуации выруливать, как избавиться от маленькой опасной соседки.

— Это неправда, — вдруг раздался тонкий голосок из другой комнаты. — Что вы про маму говорите неправда. Она хорошая. Всё плохие, а мама хорошая.

— Спи давай, — буркнул я и натянул на голову одеяло.



Берег под ногами зыбок и едва различим, но я упрямо ступаю вперёд.

Взбаломученный моими шагами ил заволакивает воду тёмными клубами, и чем дальше я захожу вглубь, тем темнее становится все вокруг. Подол белого сарафана намок, ткань липнет своей тяжестью к бёдрам, но мне хочется окунуться. Берег здесь пологий и идти так по колено можно долго, почти до самой середины русла. Я оборачиваюсь назад: на заросшем колкой травой песке в футбол играют братья с соседскими мальчишками, Динар среди них. Это последнее лето, когда мы такой большой компанией собираемся здесь, через год Тимуру и Динару в институт, они уже сейчас почти не появляются у эби.

Город отнимает потихоньку близких мне людей.

Я цепляюсь ногой за корягу, спотыкаясь, едва не падая на колени, но все же удерживаю равновесие. На той стороне Волги собираются тучи, душно, как перед грозой, и пока небо окончательно не заволокло серым, я хочу окунуться.

Тихо, только слышны крики мальчишек да всплеск воды от моих шагов: речное полотно стоит без движения, даже волн нет.

— Зай, давай на берег, — кричит Тимур, сложив руки рупором. Я смотрю на него из-за плеча, отрицательно мотаю головой и делаю шаг. А потом…

Потом подо мной внезапно не оказывается дна.

Я лечу вперёд, раскинув руки в тщетной надежде зацепиться за воздух и проваливаюсь под воду.

Эби рассказывала, что здесь, недалеко от дебаркадера плохое дно, можно с лёгкостью утонуть, и из старой их деревни несколько человек не выплыли, даже папа нашего друга Рамиса, Исмаил. Но сколько раз мы ныряли рыбкой с плавучей пристани, плавали наперегонки, — всегда с нами было все хорошо.

Но не в этот раз.

Я барахтаюсь руками, пытаюсь успокоиться, чтобы определить, где верх, где низ, но страх берет свое. Паника душит, заставляя махать руками все отчаяннее. Воздуха совсем не остаётся, когда кто-то хватает меня за руку и тянет вверх, одним резким, уверенным движением:

— Не дергайся, обоих утопишь, — просит Динар, и я цепляюсь за его плечи, позволяя тащить себя к берегу. Кашляю ещё и трусит всю, но рядом с ним спокойно, всегда было спокойно.

Наверное, Тимур, разволновался: плавает он хуже Динара, и я пытаюсь разглядеть брата, пытаюсь встать на ноги, но дна все ещё нет, а берег… берег остаётся все дальше от нас.

— Динар, мы же не в ту сторону! — я ещё не паникую, нет, только оглядываюсь назад, глядя, как полоска берега становится все уже и дальше.

— Я знаю, — отвечает он. И начинает меня топить.

Проснулась я с ужасом, хватаясь за горло: воздуха не хватало.

Это всего лишь сон. Сон, основанный отчасти на воспоминаниях: я действительно тонула, и Динар за мной приплыл. Спас, вытащил на берег, а потом караулил возле кустов, когда я стягивала мокрый сарафан и надевала его футболку. А после он меня поцеловал в первый раз, поцелуй был лёгкий, невинный, быстрое прикосновение губ к губам.

— Моей будешь, — то ли шепнул, то ли показалось мне тогда. И я действительно стала его, только теперь думаю, лучше бы утопил, как во сне.

В сером свете дождливого дня комната кажется особенно неуютной. Я голову поднять с подушки пытаюсь, а она тяжёлая, чугунная, и мысли в ней вязкие. Мне требуется время, чтобы понять, где я нахожусь, и раньше, чем все становится на свои места, я кричу:

— Ясмин!

Но ответа, естественно, нет. Как она там, моя маленькая, особенная девочка? Это вторая ночь, которую мы проводим порознь, и хоть последние годы рядом с ней всегда была няня, а не я, но мне хотя бы было спокойно от мысли: она тут. Мы могли слышать голоса друг друга, звуки пианино, на котором она так хорошо играет. Мелодия это тоже цифры, говорила Ясмин, нужно всего лишь уметь считать.

Подняться с кровати тяжело, но я это сделала. Села, дожидаясь, пока прекратится головокружение, а потом подошла, пошатываясь, к запертой двери. Стукнула, раз, другой, и забарабанила. Если Динар в доме, он обязательно услышит. И Ясмин — она тоже услышит, если рядом где-то. Пусть знает, что мама пришла за ней.

Но Динар не объявлялся. Я по сторонам огляделась, пыльно везде, из-за забранного решеткой окна открывается вид на запущенный сад. Средней паршивости условия, видимо, туго у Динара со свободными деньгами.

Я прекрасно знала про то, что он хоть и из богатой семьи, но собственных средств у мужа всегда было намного меньше, чем требовало его аппетиты.

Тачки дорогие. Шлюхи. Наркота, алкоголь. Часы брендовые, шмотки — все, чтобы чувствовать себя не татарским мальчиком, сыном мэра, а бомондом столичного уровня.