Вдвойне обидно было то, что Ясмин уже тогда понимала — никому из папиных друзей на самом деле нет до неё никакого дела, и восхищались ею только ради папы, его денег.

Сначала Ясмин замкнулась в себе. А потом поняла, что в этой скорлупке гораздо удобнее, а главное — безопаснее. Никому не интересны неудобные дети, их прячут с глаз долой. Так и про Ясмин постепенно забыли, оставив только няню, никогда не лгущие цифры, постоянные упражнения с различными специалистами, а ещё лёгкий запах духов мамы.

А теперь все иначе. Сон по прежнему был чутким. Ночью Ясмин просыпалась потому, что сосед сверху громко топал по скрипящему полу. И поражалась уже тому, что этот сосед сверху вообще есть, в квартирах раньше она не жила. Выглядывала в тёмный двор — иногда по нему пробегала бездомная собака или настороженно оглядывающийся кот. Порой на лавочке у подъезда сидели парочки и целовались. Ясмин только пятый год шёл и поэтому она категорично решила — целоваться это "фу". Вот она вырастет и никогда не будет целоваться. И вообще замуж не выйдет. Потому что замужем страшно.

И шла тихонько через узкий коридорчик типовой двушки, смотреть, как спит её личный великан. Ноги на диване у него не умещались, свисали вниз. Ясмин нравилось жить с ним. С ним было спокойно. Когда будили навязчивые страхи, Ясмин мечтала о том, что однажды решится, и залезет под великанский бок, но нельзя. Решилась только однажды, когда мама снилась и звала, а помочь ей Ясмин не могла никак.

Несмотря на то, что Ясмин была развита не по годам, она была ребенком. Поэтому она сама с собой затеяла молчаливую игру. В ней чемпион был её папой, настоящим. Только Ясмин об этом никому не скажет, пусть даже и чемпион не такой как все. Он смотрел на неё так, словно ему не все равно. Некоторые её фразы его смешили, а папе такое Ясмин сказать бы не посмела. Ясмин вообще предпочитала не разговаривать с отцом, так было безопаснее.

— Давай одевайся, — скомандовал чемпион.

Одеваться здесь значило просто натянуть шорты и футболку. Пригладить короткие волосы пальцами и натянуть на них бейсболку. Потянулась за зайцем — руки дрожат. Потому что страшно, совершенно непонятно, что дальше будет. Настолько страшно, что Ясмин была готова остаться в этой квартире навечно, только бы не выходить наружу, в пугающий своей неизвестностью мир.

— Побегай тут, — сказал Руслан, посмотрел сверху вниз. — Кабинеты, в которые нельзя, заперты, а так резвись где хочешь, главное не уходи от охраны.

И ушел. Отпускать его не хотелось, он словно с собой унёс чувство безопасности и покой, но помыкать огромным дядей Ясмин не могла. Смотрела вслед, в его широкую спину и думала о том, что маме тоже нужна помощь. И чемпион поможет, он не сможет иначе, несмотря на то, что был зол. Его злость другая, не такая как у папы.

— Ну, что будем делать? — спросил у Ясмин один из её охранников.

Ясмин огляделась. Здание было огромным и пустым. Оно пугало, но главное, что её закрывать нигде не будут — то время, что она провела в пыльной комнате за запертой дверью уже никогда не забудется.

— А мне везде можно?

Дядя кивнул. Ясмин осторожно вошла в первый зал. Он был для маленьких, и чего здесь только не было! А главное — ни одного ребёнка. Детей Ясмин боялась, так как раньше почти не имела с ними дела, привыкла жить в компании с молчаливой няней. Даже двоюродные сестрёнки, Мадина и Латифа, пугали своей активностью и шумными играми.

А здесь — идеально. Только Ясмин и заяц, который уже порядком запачкался из-за приключений последних дней.

Сначала Ясмин полезла на лесенки. Высоко, страшно, и манит одновременно. Захватывает дух. Потом попрыгала. Потом побегала по кругу, но уже на третьем устала. Здесь было очень интересно, но все же, незнакомо. Вскоре Ясмин присела и обняла свою игрушку. Принялась считать.

— Я давно за тобой смотрю, — сказала девушка за спиной и Ясмин вздрогнула от неожиданности.

Обернулась. Может, эта тётя, как Алиса. Сейчас схватит, велит не кричать и унесёт обратно к папе. Тогда получится наоборот, мама тут, а Ясмин с папой, и чемпиону придётся спасать их всю жизнь.

— Я тут не одна, — храбро ответила девочка.

Охранника не было. Он понял, что девочка его стесняется и вышел в коридор, сейчас разговаривал по телефону. Но был заяц, старый верный друг.

— Я тебя не обижу. Руслан попросил меня за тобой приглядеть. Я тут работаю с особенными детками. Такими, которым сложно. Но ты же не такая, неправда ли? Ты все прекрасно понимаешь.

Глаза у девушки были добрые, но Ясмин прекрасно знала, что и глаза могут лгать. Все считают её папу идеальным. Лучшим отцом и мужем! Даже дядя, даже эби. А все потому, что нет правды в глазах. Правда только в поступках.

— У меня аутизм, — твёрдо ответила Ясмин.

Уж это слово она помнила отлично, сколько раз папа кричал, что мама родила ему неполноценного ребёнка. Отличное слово, удобное. Девушка рассмеялась и отступила, не стала больше лезть с вопросами.

Но настроение играть было окончательно потеряно. Сколько минут уже прошло с тех пор, как Руслан ушёл? Ясмин пыталась считать, но постоянно сбивалась, минуты ещё более непослушны, чем бусинки на зайце. Они то торопятся, спешат вперёд, то замирают упрямо.

Ясмин взяла зайца и ушла от девушки. Вышла в огромный пустой коридор. Охранник маячит где-то сзади, а шаги Ясмин отдают гулким эхом, считать их теперь замечательно удобно.

— Шесть, семь, восемь…

Дошла до высокого подоконника. Вскарабкалась, наступив на батарею. За окном — темно. Фонари горят, их свет отражается в глазках зайца, и кажется, что они смотрят на неё со значением. Словно заяц пытается сказать что-то очень неприятное.

— Это неправда, — ответила Ясмин, потому что она-то знала, что заяц ей сказать хочет. Он давно это шепчет, каждую ночь. — Руслан вернётся. И приведёт с собой маму. Потому что не бывает так, чтобы все люди в мире были злыми.

Время бежит чертовски быстро.

На руках Заяц, смотрит на меня пустым взглядом задурманенных наркотой глаз.

А на улице раненые, и свои, и чужие. Я стою в густых сумерках, сжимая в руках Зай, и никак Мишке помочь не могу, а под ним кровь рассекается черничной лужей, Илья над ним согнулся.

— Держись, братка, щас мы тебя мигом больничку организуем, — просит он, а сам на меня смотрит. И лицо такое — беспомощное, мы знаем, не довезем его, и Мишка знает.

— Где пидор мажорский?

— Его двое прикрыли, суку, — кивает на лежащих, — в тачку сел и упорол.

— На нашей?

— На нашей, — повинно голову свешивает, а я чертыхаюсь. Какой-то сученыш, торчок, да ещё и на одной из наших тачек свалил. Блядь, грош цена нам как профи, я со своей одержимостью этой девчонкой татарской совсем расслабился.

Мягким стал, нюни распустил, а между тем, таких потерь среди моих не было никогда.

Я людей оставляю, врача ждут, но девяносто девять из ста, он не поможет, Михону обратно кишки не засунет, не зашьет даже, мать его, хирург от бога.

И за это Бикбаев тоже ответит.

Я сажусь с Зай на заднее сидение, голову ее на коленях пристраиваю, рукой придерживаю, чтоб на кочках не бултыхалась. Водила наш, Игорек, из новеньких, крови не нюхавший, своих товарищей не терявший, глядит на меня глазами большими в зеркало заднего вида, только белки сверкают.

Он понимает, что сегодня могло и его не стать, и я рисковал ими, людьми своими, не за хуй собачий.

Хочется орать, материться, крушить все вокруг, но я вместо этого Зай по волосам глажу и себя ненавижу. Помешательство какое-то, так нельзя, надо выяснить весь расклад с Таиром и с рук на руки передать ее с дочкой.

Пока башка совсем с плеч не слетела, я ведь не только себя подставить могу, но и всех остальных своих людей.

Но перед этим, сука, сделаю все возможное, чтобы сгноить муженька ее наркоманистого.

Я себе боюсь признаться, но самый большой страх лежит глубже. Если что-нибудь случится с Зай, непоправимое, а я ее мелкотне обещал доставить ее целой и невредимой. Даже если после она будет жить от меня за три езды, главное, не со своим говнюком.