Соединенные Штаты, территория Нью-Мексико

1860 год

Кэндис знала, что умирает.

Вначале эта мысль ужаснула ее. Но только вначале. Она хотела лишь избавления от безжалостного палящего солнца, от удушающей сухости во рту, от раскаленного песка, обжигавшего ладони и лицо.

Она знала, что умирает, потому что видела, как погибает скот от жары и жажды, как вываливаются у мулов почерневшие распухшие языки. Ее язык казался таким же жестким и распухшим. Она уже не могла сглотнуть, а горло саднило от пыли и песка. Если бы только у нее была вода!

Становилось все жарче. Немыслимый, невыносимый зной. Девушка жалобно застонала. «Сколько это еще продлится?» – вяло шевельнулось в ее затуманившемся мозгу. И что будет с отцом и братьями, когда они найдут ее?

«Простите, простите меня! – безмолвно молила Кэндис. – Я не хотела причинять вам боль».

Она любила свою семью. Трех старших братьев, Люка, Марка и Джона, рослых, белокурых, голубоглазых и видных, как все Картеры. И отца. Он, должно быть, вне себя. Кэндис не сомневалась, что отец кипит от ярости с той самой ночи, когда она сбежала из дома. О Боже!

Одно утешение, что они никогда не узнают правду.

У нее начался бред. Она явственно увидела Кинкейда. Но его лицо, искаженное бешенством, уже не казалось ей красивым. Кэндис ощутила боль от удара, услышала свой крик, почувствовала грубую хватку его рук…

Всю жизнь Кэндис холили и лелеяли. Отец один растил ее и трех братьев. Они перебрались на территорию[1] десять лет назад, еще до того, как та вошла в состав Соединенных Штатов. Кэндис было восемь лет, когда отец внезапно упаковал все вещи, оставил ферму в Теннесси и переехал с детьми в Тусон, чтобы заняться разведением скота на ранчо. Это произошло ровно через месяц после того, как их мать бросила семью, сбежав с другим мужчиной.

«Яблочко от яблони…» – горько подумала Кэндис.

Но ведь она не знала, что так получится, и совсем не хотела огорчать своих близких. Кэндис привыкла к поклонению мужчин, будь то отец с братьями или ковбои с ранчо, горожане или случайные проезжие. Не отличаясь тщеславием, она все же сознавала, что необычайно красива – ведь все вокруг только и твердили об этом. Только за последний год, когда Кэндис исполнилось восемнадцать, она получила пятнадцать предложений руки и сердца.

Кэндис приняла предложение Вирджила Кинкейда.

Стройный и смуглый, он был необыкновенно хорош собой. По его словам, он был вторым сыном плантатора из Джорджии, и от манеры Кинкейда ухаживать захватывало дух. Его южный говор, медлительный и тягучий, обволакивал словно мед, он цитировал прекрасные стихи… и не пялился на нее с воловьей преданностью, а смотрел пылко и страстно. Словом, в отличие от неловких юнцов, заикающихся от смущения, Вирджил, красивый и благовоспитанный южный джентльмен, умел обращаться с дамой.

Никто, однако, не одобрил ее выбор.

Отец Кэндис наотрез отказал Кинкейду, когда тот обратился к нему.

На следующую ночь они бежали.

Они скакали во весь опор днем и ночью, спеша добраться до форта Юма. Это было замечательное приключение, волнующее и романтичное…

А в форте Юма Кинкейд отказался жениться на ней.

– Но почему? – растерянно воскликнула Кэндис.

Он усмехнулся и, схватив девушку за плечи, притянул к себе. Потрясенная, она даже не пыталась отстраниться.

– Кэндис, я не из тех, кто женится. Она в смятении смотрела на него.

– Тогда зачем?..

Ведь Кэндис-то из тех, на ком женятся. Более того, она самая завидная невеста на всех землях от Аризона-Сити до Эль-Пасо.

Кинкейд приподнял ее подбородок.

– Ты создана для любви, Кэндис. Ну а брак – это не для меня. – Он крепче сжал ее подбородок.

Кэндис вырвалась из его рук.

– Ты лгал! Ты обещал… говорил, что любишь меня! Сказал, что мы поженимся, как только найдем священника.

Он засмеялся:

– Боюсь, дорогая, теперь тебе придется играть по новым правилам. По моим.

Кэндис попятилась.

– Что ты собираешься делать?

– Ну, Кэндис, даже ты не настолько наивна.

В испуге девушка прижалась к стене крошечной комнатушки, которую они сняли.

– Господи, Вирджил, нет!

– Кэндис, не смотри на меня с таким чертовски невинным видом. Ты создана для того, чтобы быть любовницей, ходить в шелках и бархате, бриллиантах и кружевах. Не твой удел превратиться в растрепанную жену какого-то фермера.

– Ты спятил.

– Спятил? Пожалуй. От радости, что буду у тебя первым.

Кинкейд потянулся к ней. Имея трех здоровяков братьев, она никогда не попадала в подобную ситуацию. Но теперь она отвесила ему звонкую оплеуху. Кинкейд ответил Кэндис безжалостным ударом, и она рухнула на пол.

– Вбей себе в голову, Кэндис! Ты больше не мисс Картер, южная красавица. Ты моя женщина и будешь делать то, что я велю.

Кэндис приподнялась, опираясь на локти. В ушах у нее звенело, в висках болезненно пульсировало. Ее охватил страх. – Нет! Кинкейд усмехнулся:

– Видимо, придется убедить тебя.

Ее глаза расширились, когда он небрежно бросил на кровать куртку и присел. Кэндис попыталась подняться. Кинкейд схватил ее и повалил на пол. Она вскрикнула, бешено сопротивляясь и выкручиваясь, и ухитрилась заехать ему ногой в челюсть.

Кинкейд с воплем выпустил ее.

Кэндис на четвереньках устремилась к двери.

– Сука! – Он схватил ее за ноги и дернул к себе. Кэндис упала на пол, больно ударившись подбородком. Она лежала на животе, совершенно беспомощная, а Кинкейд грубо заломил ей руки за спину. Когда он развел ее ноги, страх и внезапное осознание происходящего пронзили девушку.

– Мы можем сделать это любым способом, какой ты предпочтешь. – Кинкейд задрал ее юбки.

О, ужас!

Выпустив ее руки, Кинкейд разорвал панталоны Кэндис и обхватил ягодицы. Она почувствовала, как что-то толстое и твердое тычется в нее.

С отчаянным криком, молотя в воздухе ногами, она повернулась на бок. Похотливое лицо Кинкейда нависало над ней. Он стоял на коленях между разведенными бедрами Кэндис. Попытавшись схватить Кэндис за руки, Кинкейд потерял равновесие, и она тут же потянулась к кобуре, пристегнутой к его поясу. Вцепившись в рукоять пистолета, Кэндис выхватила его. Его глаза расширились. Она зажмурилась – и выстрелила.

Всадник пригнулся к шее коня и, пришпорив его, рванулся вперед.

Отряд кавалерии Соединенных Штатов шел за ним по пятам.

Он бросил взгляд через плечо. Длинные темные волосы хлестали его по лицу, хотя были перехвачены красной повязкой. Его заливал пот. Он скакал так, что чуть не загнал своего вороного коня. Кавалеристы, растянувшись в колонну, находились не более чем в двух сотнях ярдов от него.

Копыта вороного били по сухой земле, покрытой выжженной травой. Погоняя коня, всадник в кожаных штанах свернул в заросли сагуаро[2] и поскакал вдоль русла высохшего потока. Впереди, между отвесными скалами, виднелась расщелина. Не колеблясь, всадник послал коня в узкий проход и тут же ощутил жгучую боль в ободранном бедре. Вороной споткнулся и коротко заржал. Острые скалы царапали его бока, но, понукаемый хозяином, он все же устремился вперед и вырвался с другой стороны прохода. Они перешли в галоп и понеслись вниз по склону к вздувшейся от паводка реке.

Преследователи отставали теперь на четверть мили. Река разлилась, и уровень воды повысился. В обычной ситуации всадник задержался бы, выбирая место для переправы. Но сейчас он безжалостно гнал вороного вниз по берегу. Левой рукой он расстегнул портупею, перебросил ее через плечо и поднял над головой ружье. Послушный командам конь ринулся в бурный поток и поплыл, борясь с течением, пока не ступил на твердую почву на противоположном берегу.