— Она пела, наша девочка… хорошо пела, но разве пением прокормишься? А работу найти попробуй. О нет, ее не хотели брать… разве что подавальщицей. Неделю отработала, а ей ни монетки медной не заплатили… Она и пошла в натурщицы. Там ведь Айло, что плохого случится, если Айло рядом? Они с рождения неразлучны были… ближе, чем родные. И в могилу вместе, почитай, сошли.

Она не плакала. Не то слезы закончились, не то горе выжгло саму способность их ронять, но леди Аветта теперь говорила спокойно.

— Не подумайте плохого. Она вовсе не была из тех… девок. Она раздевалась и сидела, по часу, по два… порой весь день. И просто сидела. А ее рисовали.

В альбоме кузена не было тех эскизов.

— Я знаю, что ей предлагали за… но Ромочка отказывала. Всем отказывала.

Или мать так думала.

Королевская академия изящных искусств… заповедник юных девиц не самого тяжелого поведения. Кто требует высокой морали от будущей актрисы или же балерины? Напротив, мечта многих — отыскать покровителя, который поможет сделать карьеру.

Или хотя бы скрасит унылое существование в четырех стенах.

Балетные крыски, живущие на крохотную стипендию, по расписанию, по распорядку, со слабой надеждой на грядущее величие, всегда отличались цинизмом и особым здравомыслием, которое из всех ухажеров помогало выбрать самого перспективного.

А выбрав, вытянуть из него столько, сколько получится.

Вряд ли что-то сильно с той поры изменилось…

— Она пропала…

— Когда?

— Два месяца… пропала. А через день вернулась… вернули… и… вот. — Сложенный втрое лист она вытащила из рукава. — Сказали, что она сама захотела.

Договор на отказ от претензий.

Стандартный. И оформлен по всем правилам.

Подпись. Печать.

Хотя матери и не хотелось признавать, но ее приемная дочь продала себя, всего на одну ночь, но, кажется, и этого оказалось слишком много.

Пожалуй, Виттар поспешил с выводами: опытные девицы к подобным договорам относились с предубеждением. Значит, первый опыт… неудачный, судя по всему.

— Они заплатили… и больше, чем здесь написано.

Двадцать золотых — неплохая цена для девочки из бедного района.

Но опытная крыска вытянула бы минимум втрое.

Безо всяких бумаг.

— За нанесенный ущерб… сказали, что подавать жалобу бессмысленно. Айло все равно подал… пробовал, но оказалось, что моя девочка сама виновата… что нет оснований…

— Ее порвали?

От договора слабо, еле уловимо, пахло кровью. Запах старый. И значит ли это, что девушка, подписывавшая бумагу, была ранена?

Могли ли ее заставить?

Если свидетели, чьи подписи стояли на договоре, из числа стаи, а нотариус хорошо знаком, то да.

Леди Аветта не спешила отвечать на вопрос. Она дышала ртом, часто и неглубоко, а руку прижимала к груди.

— Ее… обесчестили.

Это Виттар и сам уже понял. Его интересовало другое: ни один договор не дает права нападать.

— Тот… тот, кто это сделал… он не был в человеческом облике. Доктор сказал. Мы позвали доктора, чтобы помог… мы заплатили… а он… он сказал, что надо радоваться, что жива. Что если ее… тот, кто с ней был, что если он потерял контроль, то мог просто убить.

Предчувствие не обмануло. Дело оказалось куда более мерзким, чем представлялось изначально. Кто покупает для подростка неопытную девушку? Это ведь убийство… Или дело не в возрасте, но во вкусах? Тогда жертв должно быть больше.

Или схему отработали?

Покупка. Договор. Компенсация семье.

Деньги как способ решения проблемы. Отсутствие пострадавших. И у полиции нет повода открывать дело. Да и не особо стремятся они, понимая предел своих возможностей.

Тот, кто решил играть, постепенно уверился, что дозволено все.

— А Ромочка жива осталась. Только она отошла и жить не захотела… повесилась.

И кузен не сумел смириться с потерей.

Знал ли он тех, кто был виновен в случившемся? Или речь шла исключительно о подозрениях, которые молодой и глупый альвин решил проверить?

Слежку устроил?

Бросил обвинения в лицо?

Либо же все было иначе. Именно его провоцировали безнаказанностью? Двусмысленными шутками и, возможно, эскизами из числа тех, что отсутствуют в альбоме.

Как бы то ни было, но Стальной Король не зря обратил внимание именно на эту смерть.

А хуже всего то, что на договоре стояла знакомая печать: женщину покупал дом Лунного Железа.

Совпадение?

Нет, в чем Одена нельзя было упрекнуть, так это в непоследовательности.

В отличие от меня.

Я нервничала. И злилась. И тут же успокаивалась, уговаривая, что, в конце концов, всегда могу отступить. И сама же себе возражала, что вести себя подобным образом — глупость.

Но при этом ничего не могла поделать.

Зато ночь прошла без кошмаров. Им в том бедламе, который творился в моей голове, определенно не хватило места. Уже от этого становилось смешно.

Я проснулась на рассвете и выползла из-под тяжелой лапы Одена. Травы качались, оседланные росами, костер погас, а на краю поля виднелись белые плесы тумана.

Оден или спал, или притворялся спящим, я же, присев на корточки, его разглядывала, пытаясь понять, можно ли считать Одена красивым.

Нет, он определенно лучше того первого и единственного моего ухажера, который, если разобраться, и ухажером-то не был, так, сосед и старый приятель, казавшийся мне неимоверно взрослым. И прыщи на лбу не отпугивали, и привычка с важным видом сплевывать сквозь зубы, и уши оттопыренные. Помнится, летом они обгорали и шелушились.

Что с ним стало?

Надеюсь, жив. Возможно, и отцовская лавка уцелела… и теперь уже он, мой приятель, стоит за прилавком, засунув большие пальцы под ремень…

…а помимо лавки он унаследовал отцовский рост, склонность к полноте и ранние залысины.

Определенно мое воображение на стороне Одена.

Он большой и сильный… можно ли считать это достоинством? Нет, в том, что касается переноски тяжестей, — несомненно, а в остальном? И еще, помнится, старшие девушки, обсуждая кавалеров, советовали смотреть на руки, на то, чтобы средний палец был длиннее прочих… или вот еще наблюдать, как он ест.

Пальцы были правильными, ел Оден много и жадно, а у меня правое ухо зачесалось верным признаком того, что краснею. Надо же… я уже и забыла, что когда-то умела краснеть. Неожиданно самой смешно стало. Сижу вот. Любуюсь.

Думаю о всякой ерунде.

С востока желтым шаром солнце подымается. День обещает быть ясным, добрым… что мне еще надо для счастья? Сама не знаю.

Я провела мизинцем по его скуле… и по переносице тоже. И вообще вчера он особо не стеснялся. У меня вот тоже интерес имеется.

А ресницы-то дрожат.

— Ты не спишь. — Я убрала руку, почему-то за спину.

— Не сплю.

— Давно?

Наверное, с того самого момента, что и я.

— Зачем ты притворялся? — Я не обвиняю, мне просто интересно.

— Чтобы не спугнуть тебя. Если хочешь, я и дальше притворюсь.

Подумав, я отказалась: это уже совсем не то будет. Да и подниматься пора, самое время путь продолжить, до полудня прилично еще пройти успеем.

Поле выглядело обыкновенным. Сочные стебли астрагала расползались, вытесняя тонкую хрупкую тимофеевку. Стлался по земле лисохвост в вуали рыжей пыльцы. То тут, то там проглядывали розовые пятна клевера. Дрок тянул к солнцу уже обгоревшие до черноты ветви.

Поле выглядело совершенно обыкновенным.

Кружилась мошкара. Гудели пчелы. Толстый важный шмель пытался усидеть на яркой головке клевера, скатывался и подымался в воздух, раздраженный, но преисполненный готовности добраться до нектара. Меня он рассмешил… да и поле, повторюсь, выглядело настолько обыкновенным, насколько это возможно.

Вот только границы резковаты, без обыкновенной молодой поросли. Малинник, выбравшийся из влажной тени леса, так и застыл на самом краю. Стоило приглядеться, и я бы увидела, что некто взял и вписал это поле, раз и навсегда поделив земли между ним и старым кряхтящим осинником. И не будь я так занята собственными мыслями, то обратила бы внимание на эту маленькую несуразность.