Решил, что Оден должен на мне жениться.

— И до сегодняшнего дня я не понимал, что происходит. А этот щенок… с ним я справился бы, хотя и не сразу. — Его подбородок упирался в мою макушку. — Но он слаб, а есть другие, которые сильнее в разы. В десятки раз.

А у этих других вполне может возникнуть желание поздравить нас с началом семейной жизни.

— Эйо, я действительно заперт здесь. Я не имею представления о том, что происходит за пределами поместья. Мне не дают газет. Охрана, слуги… все, с кем я пытался заговорить, от разговоров уклоняются. Разве что о погоде можно… Виттар если и рассказывает, то весьма общие вещи. Говорит, что пока не время, что надо подождать. И я ждал. Я понимаю, что эти ограничения не из прихоти. Но всему есть предел.

— И как нам быть?

Если Оден прав…

— Пока не знаю, радость моя.

Нам не позволят свернуть с вычерченного кем-то пути, это я осознаю. Да и не только я. Оден отпускает меня и просит:

— Пообещай, что будешь слушаться. Что бы я ни приказал, исполнишь. Неважно, насколько это будет уместно, как будет выглядеть… Пожалуйста, пообещай.

— Обещаю.

А облака все еще плывут по небу, и ветер размывает очертания зефирного замка, лошадиная же голова и вовсе на куски развалилась.

— Сегодня вечером в деревне будет праздник. — Оден намотал на мизинец прядку моих волос. — Хочешь пойти?

— А можно?

— Скорее всего, нельзя, но… тут наша земля. А я не забыл еще, как сбегать из дома.

— Приходилось?

— Да… уйти удавалось легко, но ни разу не получилось вернуться незамеченным. Впрочем, сейчас розги мне не грозят.

Что? Он и розги…

— Отец был вспыльчив. И на расправу скор. Правда, не могу сказать, что доставалось несправедливо… иногда оно на пользу только.

Я устраиваюсь у него на плече. Хорошо.

И жар, мучивший меня в последние дни, постепенно стихает.

— Эйо, — Оден накрывает мою руку своей, — ты все еще обижена на меня?

— Нет.

Была. На него. На обстоятельства. На весь мир сразу. Но все осталось позади. И да, я понимаю, почему он спросил об этом сейчас.

— Мне нужно время… — Он поймет. Когда-то он сам просил меня о времени. О передышке. — Много всего произошло и… продолжает происходить. Я не сбегу. Я просто хочу во всем разобраться.

Оден молчит. И глаза закрыл, не спит — думает, подбирает слова.

— Ты… — эта просьба дается ему тяжело, — не могла бы не уходить ночью? Обещаю, что не трону тебя. В последнее время холодно очень. Осень, наверное.

— Конечно.

Осень и голод.

Еще туман, который возвращает ему кошмары. И просьба не нужна. Я сама осталась бы сегодня.

Побег. И огрызок луны, застрявший в паутине облаков. Многочисленные звезды глядятся в прорехи. Блеклое небо, которое наливается чернотой.

И тайный ход через кладовую.

Оден определенно не растерял былые навыки. В кладовой мы задерживаемся. Оден легко снимает с крючка кольцо колбасы, которое я засовываю в полотняную сумку. Туда же отправляются вяленый лещ, кругляш темного хлеба, свежий сыр и творог, полагаю, для меня.

— Этой ночью в деревне не спят, — шепотом делится Оден.

Прятаться в тенях легко, и я пускаю по траве ветряную дорожку, которая скользит вдоль ограды. И если поместье охраняют, то охрана пойдет следом.

— Выкатывают бочки с молодым сидром, который из первых яблок ставили…

Мы выбираемся за ограду.

Еще не ночь, но уже и не вечер. А Оден тянет за собой по невидимой тропе.

— …и закладывают новые. Днем яблоки разбирают, рубят, давят сок. Это тяжелая работа, и людям нужен отдых. Ночью жгут костры, пляски устраивают и еще петушиные бои… там простое веселье, но мне когда-то нравилось.

Я чувствую, как он хмурится, верно опасаясь, что и этот обычай, должно быть существовавший не одну сотню лет, изменился.

За лугом — лес. И речушка, через которую перекинут горбатый мостик. Я уже вижу рыжие пятна костров на черной шали поля, когда Оден останавливается. Резко.

Ветер тянет по реке. Оден принюхивается, вдыхая глубоко сыроватый, пропитанный речной сыростью воздух.

— Что?

— Костры. — Он разворачивается к лесу. — Костры есть, но…

Следующий порыв ветра заставляет его отпрянуть.

— Идем.

Оден сжимает мою руку так, что кости трещат. И к лесу бежит, а я едва поспеваю следом. Когда же, споткнувшись, падаю, Оден подымает рывком:

— Потерпи.

Терплю.

И он останавливается у массивного старого дуба.

— Забраться сможешь?

— Высоко?

— Как можно выше.

— Оден…

Он подсаживает меня и повторяет:

— Как можно выше. И сделай так, чтобы тебя не было видно.

— А ты?

— Я скоро вернусь.

Не верю.

— Эйо, стая. Чужая. Ее не должно быть. Здесь наша земля, понимаешь? И наши люди.

— Но…

— Я доберусь до поместья. И назад. Все будет хорошо. Пожалуйста, не спорь.

И все же Оден дождался, пока я заберусь на самый верх, туда, где в расколотой молнией вершине осталось орлиное гнездо. Старое, давным-давно брошенное, но для меня сойдет.

Он уходит.

А я жду.

Снова жду… и почти не верю, что Оден вернется. Лежу, впившись пальцами в твердую кору, и тяжелые дубовые листья шелестят без ветра, уговаривая потерпеть.

Терплю.

Пытаюсь верить, но веры у меня почти не осталось. И только безотчетный страх удерживает на дереве. В какой-то миг выглядывает луна, и света ее достаточно, чтобы я увидела тени псов, скользящие по земле. Белые, словно вылепленные из тумана фигуры движутся бесшумно.

А я перестаю дышать.

Закрываю глаза. Притворяюсь, что меня нет… и сама в это верю.

Оден возвращается на рассвете, и не один. Дюжина всадников берет старое дерево в кольцо. Оден же, перебросив поводья, лезет вверх. Он карабкается быстро, не обращая внимания на то, что сучья угрожающе прогибаются под его весом.

— Эйо…

— Я здесь. — Голос сиплый, и губы пересохли.

Пальцы от коры оторвать не могу, точно они вросли.

— Ты в порядке?

Ему не добраться до моего убежища… и не только ему. Псы тяжелее… и редко смотрят вверх.

— Да.

— Сможешь спуститься?

Наверное. Я попробую.

— Осторожно, моя радость… не спеши.

Пытаюсь. Но мне так хочется поскорее оказаться внизу, что я почти поскальзываюсь, почти срываюсь… и, очутившись в руках Одена, просто-напросто цепляюсь за него.

— Сейчас домой вернемся. И все будет хорошо.

Врет ведь.

Он насквозь пропах дымом. А на куртке и рубашке бурые пятна проступили, которые ни с чем не спутаешь. Кровь?

— Я цел. — Оден усаживает меня на коня и сам запрыгивает в седло. Так лучше. В его руках со мной ничего не случится. — Эйо… я не мог прийти раньше. На поле кое-что случилось…

Оттуда кровь.

И стая, которую я видела, вовсе не примерещилась.

— Мне нужно было добраться до поместья. Предупредить. И попытаться перехватить этих… — Он проглатывает ругательство. И только рука, лежащая на моем животе, сжимается в кулак. — Но могло получиться так, что они перехватили бы меня. — Исход схватки был бы предрешен. — Я не имел права рисковать тобой.

Вот только без него мне все равно не жить. И Оден это знает.

— Да и в одиночку больше шансов уйти.

— Я понимаю.

— Спасибо.

В дом он меня вносит на руках. Горячая ванна уже готова. Оден уходит, я так и не успеваю спросить, что же случилось там, на поле. А потом, сквозь запертые двери, я слышу, как Виттар орет на брата. Подслушивать я не собираюсь, но они оба не дают себе труда сдерживать эмоции.

— …чем ты только думал? Сказано было — не выходить!

В этом голосе отчетливо слышны рокочущие ноты.

Я отступаю от двери.

— На приключения потянуло?

— А тебе сложно было объяснить, что происходит? Проще использовать меня втемную? — Оден зол, но спокоен.

Я не представляю, во что ему это спокойствие обходится. И затыкаю уши.

Голоса стихают, но в тишине мне страшно… и я забираюсь в кровать Одена, прячусь под подушку, но продолжаю ловить обрывки фраз.