— Кроме отца с матерью, кто тебя еще ждет на родной стороне?

— Больше никто. И я ни о ком кроме родичей не скучаю. А то, что прежде на сердце было, то быльем поросло. Вот этой горькой полынью. Даже и не вспоминается. Я, наверно, не умею любить совсем. Или просто боюсь.

От ее последних слов Годар будто вздрогнул, а потом прошептал, едва слышно, Леда лишь по губам поняла:

— Вот и я так же.

Раздались поодаль молодецкий говор и дружный смех, вошли в загородку несколько бравых парней. Притихли разом, увидав Князя, поклонились скоро. Годар в ответ только кивнул и уже громко сказал, обращаясь к Леде:

— Ну, чего же столбом застыла? За рубашку знатную благодарность прими от меня, да и ступай на княжий двор. Здесь тебе делать нечего. Эй, Вадич! Проводи-ка девицу до терема ее!

Молвил так и направился обратно в кузню. А Леда пошла рядом с тем, кого Князь в провожатые ей назначил. Признала она этого парня, с Миланой видела прежде. Как до светелки своей добиралась, помнила девушка смутно, словно бы во сне. Все речи Годара перебирала в памяти, пыталась понять, отчего так они волнуют и тревожат душу. Бывало такое прежде, далеко и давненько уже. И вот случилось опять. Ох, и к добру ли?

А вечером настигли Леду женские хвори. Даже к ужину не пошла, у себя маялась. Лежала на постели, свернувшись в калачик, хотела было поплакать, да не нашла слез. Уснуть хотела, Годар привиделся, будто бы подкинул ее к небу и сам вослед полетел, раскинув сильные руки.

Забежала Радуня пожалеть подруженьку, горсть сушеной землянки принесла. Как стало темнеть, заглянула девушка сенная, велела выпить настой из крапивы и конотопа, что сама Арлета приготовила. А чуть позже двери Радсей приоткрыл, попросился проведать занедужившую невесту. Леда войти позволила, и присел юноша в подножье ее постели.

— Пряничков тебе на меду принес. Отведай-ка, ведь, небось, голодна. Да малиновых листьев отвар прими. Полегчает сразу.

Леда поднялась, поправляя подушку, укутывая одеяло вокруг бедер поудобней. Радсей бросил на девушку лукавый взгляд:

— Чего ж не подпоясанная-то спишь? Суседко привяжется еще, защекочет.

Леда пряничек отложила, хлебнула теплый отвар.

— Никого не боюсь.

А самой вдруг припомнился Сват Наум да прыгающий по лопухам колобок, вот и не верь после этого в сказочки. Может, и Годара она зря в напраслине упрекнула, уж больно хотелось задеть, скрывая собственное смущение. Вот и Радсей, кажется, не шутит:

— Тесемочку мою хоть возьми, охранит. Сам вчерась сплел. И откуда ты только взялась, непонятливая такая…

— Спасибо, соколик. Сейчас же повяжусь твоим оберегом.

— Уж не взыщи, лапушка моя, да только порадовать мне тебя больше нечем. С братом говорить пытался, только он и слушать не стал про Лунную долину. Ни в какую тебя не хочет туда нести. Даже как последнюю мою волю не исполнит. Уж я так и эдак, только сердится. Ох, видно, запала ты ему в душу, краса, растрепанная коса…

— Но ведь я того не желала! Ничем его не приваживала, клянусь! Почему же вдруг я-то?

Радсей вздохнул тяжело, рядом на постели прилег на бок, отвернувшись от Леды.

— За Избранницу, кажись, тебя признал. За Саму… Вот уж чудо, так чудо, право слово. Ни на одну девку до тебя так не глядел, а теперь сам не свой. Да еще мне выговаривает, чтоб я к тебе по ночам не ходил. Дурной вовсе сделался! Даже Арлета его разгадала.

— А что же ты ходишь тогда? Брата дразнишь нарочно, зачем?

Радсей засмеялся, повернулся к девушке и поцеловал оголившийся локоток. Леда пальчиками его волосы расчесала, аж зажмурился от удовольствия, едва не мурлычет.

— Лишнего ты и сама мне не дозволишь. Разве ж не верно? А брат пущай потерзается, любо мне сейчас Старшого обскакать. Хоть и на малый срок. Я ведь все наперед вижу. Ровно другими глазами смотрю, и порой Нижний мир наяву чудится. Даже когда у топленой печки сижу, из-под пола на меня все одно холодком тянет. Знать, уже зовут в сторожа…

— Ох, Радсей!

Обняла его голову, прижала к груди. Близко-то как, а ведь не дрожат руки, не мечется сердечко, как тогда, при Годаре. Светлая печаль только опустилась на плечи, покрыла незримым платом двоих.

— Яблоками от тебя пахнет… хорошо. Век бы так лежал.

— А от тебя дымом. У костра сидел опять, девиц пригожих песенкой тешил? Вот же негодник какой, нажаловалась бы твоей невесте, кабы сама ею не звалась.

— Не серчай уже, моя голубушка. Пряничка лучше покушай, да ложись почивать с миром.

— И то верно.

Леда надкусила печатный пряник и тут же ойкнула, вынув изо рта крохотный черный уголек.

— С печи, видно, в тесто попал.

— Это к добру, — заметил Радсей.

А потом вдруг внимательно на девушку посмотрел и добавил: — Ровно через год об эту же пору дитя народишь. Будет у вас сын. Назовете Радмиром. Отца своего он славой затмит. Высокий град в чистом поле поставит, и многие народы к своей руке приведет. Ясно то вижу. И уже горжусь. Отдыхай сейчас и не о чем не печалься. Все невзгоды вода унесет. Верь моим словам!

Поднялся легко и вышел, не оглянувшись. А Леда долго еще на постели сидела, откусывала понемножку от медового пряничка, да только не больно- то он ей сладким казался, щедро политый слезами.

Все последующие дни Гнездовье готовилось к празднику Первого колоса. Длиться он будет целые сутки. Днем на поле торжественно проведут обряд срезания пшеничного колоска с зерном еще восковой спелости, украсят его и бережно возложат на специальный постамент наподобие трона. Затем великие почести воздадут, чтобы прочие колосья на полях знали, как любят и ждут их люди, чтобы зерно наливалось и спело быстрее, собирая живительную силу родной природы: соки земли, силу ветра и милость солнца.

А с наступлением темноты на лугу разожгут костры, устроят народные гуляния с хороводами девичьими, с песнями и играми. Последний всеобщий праздник перед надвигающейся полевой страдой, перед сбором урожая. Оттого-то и рады люди этому дню забав в преддверии осенних хлопот, которые позволят собрать запас на последующую зиму и весну. Девушки в Гнездовье загодя наряды готовили, обсуждали милых сердцу парней, на ушко друг другу тайные помыслы поверяли, краснели да посмеивались. У кого-то в эту ночь и судьба может решиться. Ведь когда прочно ляжет на землю снежный покров, настанет черед свадеб, так уж водится в этих краях.

Леда третий день в светелке своей сидела, не ходила в общие покои, сказываясь больной. Отчего-то снова страх напал видеть Годара. Не могла себя пересилить, боялась в глаза ему посмотреть. Вот же беда какая! Думы грустные в голове роились как мошкара — не побывать в Лунной долине, а, значит, оставаться придется в этом чудном мире. Не в гостях, а навек… Легко ли смириться?

Радсею только тревоги свои поведала, а он рассудил прямо:

— Судьба твоя здесь быть, видно, так уж решила Живина. Нам ли спорить? Прими, что есть.

— И какая моя судьба? Я же в другое время родилась и выросла, там у меня мама осталась, и что теперь, даже и не повидаться никак?

Радсей в потолок глядел, спросил тихо:

— А если бы повидаться смогла, вернулась бы к нам обратно? Ко мне?

И сам же себя одернул:

— Да что про меня-то говорить — сломленный пустой колос! Ах, Ледушка, тяжко мне, а ведь и жалобиться не хочу. Свою долю еще с отрочества знаю и давно готов. А все равно… тяжко. И тебя понимаю. Только, ответь по совести, вернулась бы сюда, если кто-то другой здесь ждал?

— Это ты о ком же?

А у самой опять встрепенулось сердце. Ну, как о Старшем брате речь поведет. Радсей отвечал уклончиво:

— Говорить за него не буду, но и молчать не хочу. Нужна ты здесь. Не зря тебя Лунная мать в наши края привела, указала тропинку. Он тебе пара. Разве не нравится совсем? Вроде хорош.