— Пойдем уже. Руку дай. Как раз к первому костру доберемся.

Странные чувства томили девушку, пока шла рядом с высоким темноволосым мужчиной вдоль кромки леса к знакомым лугам у Гнездовья. Словно это с ней прежде уже случалось — так же сумерки надвигаются, опустилась тишина на поле и дрожит ладошка в уверенной жесткой руке. Ингала… Давнее лето. Только тогда была Леда моложе, наивней, доверчивее в разы, легко сердце открыла, многое позволила одному веселому нетерпеливому парню.

Сейчас же рядом с ней шел суровый с виду взрослый мужчина — Хозяин богатых земель, наделенный властью миловать и карать, много-много людей под его началом. Говорит резко, смотрит остро, хотя недавно совсем другим показался — нежным да ласковым. Не почудилось ли все? Вьяве ли было…

Бесшумно пронеслась впереди над тропой большая хищная птица. Загнут крючком клюв, прижаты к животу когтистые лапы. Кажется, даже кузнечики стихли в густой траве у леса, затаились.

— Лунь-полуночник мышковать полетел. Травой скошенной пахнет, столистником и душицей, вчера только убрали луга. Хорошо…

А Леда едва могла что-то ответить. И мысли одна чудней другой в голове крутились, а не была ли сном та — прежняя ее жизнь в большом городе, над которым проносятся в небесах самолеты, а по улицам мчатся автомобили? Может, только сейчас Леда проснулась и вот здесь-то как раз и сбудется ее судьба. И лес будто уже родной со всеми своими таинственными омутами, и поля и нивы, и даже этого мужчину не назвала бы чужим.

А если придется здесь навсегда остаться, то лишь о родителях будет печаль, а не о себе.

В этот теплый августовский вечер темнота быстро укрывала землю. А вот Леда и спутник ее словно не торопились возвращаться к жилью. Кажется, шли бы и шли себе тихонечко рука об руку по едва приметной стежке, уже зарастающей по краям разнотравьем. Сминались под мягкими девичьими башмачками головки белого клевера, никли желтые цветики «гусиной лапки».

Разговоров больше не заводили, только порой встречались взглядами и Леда, словно враз задохнувшись, первая отводила глаза себе под ноги. Но вот обогнули путники березовую рощицу, вклинившуюся в старую поскотину, и впереди высветились огни. Пение девичье еще раньше услышали, а теперь, подойдя ближе можно было и павушками полюбоваться, что вокруг набольшого костра устроили хоровод. Леда даже голос Миланы различила, и здесь-то выше всех тон брала, только никакой обиды на красавицу не таила вовсе. Не заперли бы Леду в сарае, не оказалась бы на ветхой крыше, не унес бы ее Змей…

— Годар, а скажи… Ты нарочно ради меня над лугом хотел пролететь? Ты ведь спускаться и не думал?

— Нет, конечно! Хотя многие видали меня, попрятались по домишкам. Редко я показываюсь своим. Не привычны ко мне такому-то. Пуще боятся будут теперь. Зато ты довольна, как я погляжу. Не только узрела Крылатого, так еще и в небесах побывать смогла. Шустрая ты… Смелая… Другой такой нет.

— Зря хвалишь! Еле жива осталась от этого полета. Я и дома карусели не любила никогда, особенно на высоте, голова кружится. А ты меня вовсе как ястреб пташку поймал.

— А на крыше лучше сидеть? Я бы тебя сразу хватился, обыскали бы всю округу, подняли шум. Ух, я этим кикиморам покажу!

— Не надо, Годар! Праздник ведь у них, хоть завтра отругай!

— Праздник, говоришь? А они-то не подумали, что ты торжество пропустишь, хороводы, да песни, веселые игрища… Вот же дурные!

— Стой, Годар, стой! Погоди…

Да, где уж там — шагу прибавил, еле поспевала за ним, а потом и вовсе руку выпустил, так сразу же и отстала, притомилась от долгой ходьбы. Видела только, как расступилась небольшая толпа, завидев Годара, смолкли песни, поклонились люди до самой земли. Хозяин пришел, Заступник и Покровитель! Тот, кому Небеса подвластны сумеет договориться и с землей. Может, потому и плодородны эти края, изобильны речушки рыбой, леса дичью, целебными травами и прочим добром, будь то ягоды, грибы-губы или лыко податливое.

Невольная гордость закралась в сердце Леды при виде того, как встречают ее недавнего спасителя кряжистые осанистые мужи и заматеревшие уже женщины, что давно внуков нянчат. Уважают своего Князя, любят и… боятся. А ведь и строгим бывает Годар.

Леда к стайке ребятишек подошла, присела в их кружок, словно бы от любопытных взглядов укрылась. Даже не поднимала головы, слыша, как распоряжается Князь насчет ее обидчиц. Досада душу рвала, какова бы не была Милана, а ведь жалко стало, когда в голос запричитала девка, оправдываться начала. Повелел Князь Милане тотчас с луга уйти, прихватив с собой еще двух самых верных подруженек.

— Амбар будете до зари сторожить! Ничего, что пустой, плясать будет вольготней. А дедушка — полуночник вам на дуде сыграет! Не заскучаете…

Заревели девчонки в голос, запросили подмоги у знакомых парней, боязно одним-то ночевать в темном большом амбаре, да еще под крепким засовом, да без огня. Вадич вызвался вместе с ними стеречь, зря наговаривала на него Милана, не разлюбил невестушку вздорную, не бросил в печали. Годар позволил, хоть и виноваты, а пугать глупых девок амбарным духом не годится все же, с отроками, конечно, не так бы поступил.

А вот когда увели с луга вздорных девчонок, Леда и вздохнула свободнее. Без насмешечек и взглядов косых со стороны веселее жить. Отыскала в стайке ровесниц Радунечку, наплел ей кто-то, что Леда в деревню отправилась Теку проведать. Потому и не искала. Видно, то же и Радсею сказали и даже Арлете. У девушки невольно по коже холодок пробежал, если бы Годар не заметил ее на крыше, может, и не хватились бы до обеда. Оторопь берет, как представишь, что ночь в сарае среди выгона провести бы могла. Обошлось…

Вновь закружились хороводы, взвились песни, шутки и смех у костров. Народ постарше отдельно располагался на домотканых ковришках или рогожах, любовались тем, как молодежь резвится, приглядывали за дочерьми, своими да заодно и соседкиными. Кто одет краше, у чей «лебедушки» длиннее коса, к кому парни больше липнут. Сами-то ребята сперва кучковались поодаль, а после затеяли игру, едва ли не в догонялки с девицам, разомкнули хоровод, выбрали себе каждый по паре, стали с подругами через особый костер прыгать с разбегу.

Жарко горели ольховые дрова, свежие, желтовато — охристые на спиле, даже тонкий аромат чувствовался вблизи, а может, то нарочно плеснули на камешки в центре костра густой травяной взвар. Мастерица была Арлета на такие придумки. Это Леда еще с бани помнила. В последний раз все вместе мыться ходили. Приняла Змеица братову невестушку, сама веничком охаживала — березовым или липовым. А среди веточек дерева еще и травы лечебные прятались: пижма, мята, кипрей. Ароматный парок и с печи — каменки подымался. После такой бани всю ночь Леда крепко спала, а наутро летала как на крылышках. Тело легкое делалось, кожа гладенькая и розовая, как у младенца. Волосы, щедро выполасканные в крапивном настое, будто пуще загустели, мягче стали, шелковистее на ощупь.

Так и сама не заметишь, как расцветешь, то-то Змей глаз отвести не может. Сам стоит среди мужчин, успел ножнами препоясаться, еще кой-чего из одежды сменил, волосы заплел в небрежную косу. Уж не раз замечала Леда на себе его пристальный взгляд. Издали следил Годар за «лунной дочерью», кабы кто не обидел опять, не огорчил желанную. А вот Радсей веселился вовсю, видать вдоволь хлебнул пива на хмеле. Девиц пригожих за руки хватал, кружил в танце, в центре нового хоровода встал с завязанными глазами, угадывал, кто к нему прикоснется и поцелуем брал за верный ответ.