Леда проснулась поздно, хотя еще с вечера просила сенную девчонку разбудить ее на заре. Позабыла, что ли… Или старший кто приказал не тревожить. Едва выглянула в оконце, как увидала на середине двора дубовую ладью, что сам Радсей недавно еще украшал резьбой и расписывал позолотой. А сейчас на дно ладьи пожилые женщины бережно укладывали сухие березовые листья из веников да очески льна. Путь хоть и не дальний, а лежать будет мягко.

Леда спустилась вниз и, даже не расспрашивая, из тихих разговор слуг меж собой поняла, что Радсея скоро поведут в баню.

«А мне что делать? Как положено себя вести мнимой невесте? То-то вся дворня недобро косится, нечего сказать — хороша… Уснула вчера у себя, а, наверно, должна была рядом с женихом провести последнюю ночь. Ну, что же Арлета не подсказала, Радунечка не шепнула словцо, что же они меня бросили-то все, будто я им чужая совсем! А ведь так и есть — пришлая, чужая, порядков не знаю, ничего здесь не умею. Надумала себе невесть что! Князю понравилась на время, за ради лунного колдовства. Все эти привороты-присушки, может быть, на короткий срок, особенно над Князьями. Правда, какая же я глупая. Только ради Младшего меня здесь и привечали, а не будет его, что тогда меня ждет…»

От этих горьких раздумий слезы у Леды сами собой потекли, едва успевала утираться рукавом, зато на лицах служанок сразу же одобрение появилось: «Не такая уж невестушка и бесчувственная, жалеет милого друга, повыть бы еще не мешало в голос, да, кажись, рано, проводины не начались, может и сподобится еще, уразумеет, как оно должно-то быть по добру».

Девушка их слова услыхала, так и вовсе стыдно стало, вроде бы о женихе слезы льет, привыкла к славному парню, привязалась уже, а получается, что больше-то горюет сейчас за себя. Совсем как в старом причете, который Леда записала в деревне, собирая материал для курсовой работы:

— «Как мы одни-то теперь… На кого же оставил сирых… Пропадем без тебя, родненький…»

О ту пору Арлета сама намыла брата в жарко истопленной еще поутру баньке, подала белую льняную рубаху с завязочками у ворота. Есть старая примета, что родичи мыть усопшего не должны, как и шить для него одежду, но Радсей ведь живым сойдет в Царство теней, сам передаст для Владыки дары Светлого мира.

Свиделась Леда с женихом только перед прощальным обедом, когда Арлета сама приказала девушке подойти к брату, влажные волосы его расчесать, приголубить напоследок. В горнице остались одни женщины, и потихоньку выведала Леда, что Годар с прочими мужами ушел позаботиться о последнем жилище Младшего.

И не повернется язык ту хоромину могилой назвать, потому как растворится земля и примет в свои холодные объятия золотой челн с крепко уснувшим Молодым Князем. Давно знал свою долю Радсей и встречал ее спокойно, уверенно, а может, уже уплывал мечтами на ложе Рыжекудрой Красавицы, как знать, что за думы были сейчас в его русой голове.

Молчал Радсей, видно, уже давно со всеми простился, равнодушно принимал сочувственные взгляды и вздохи Леды, не одаривал подругу улыбкой. Потухли голубые очи, словно и впрямь уже различали незримые пути, неизвестные простым людям, твердо стоящим еще на земле. Тонка грань между Тьмой и Светом, близки Миры Живых и Ушедших. Радсей на распутье сейчас посреди двух дорог. Только шаг сделать осталось, один лишь шаг.

Все прощальное застолье просидела Леда рядом с Радсеем, как заведенная кукла, даже прежде и представить не могла, как это будет ей тяжело. Никого в своей жизни не приходилось Михайловой самой осознанно провожать, слишком мала была, когда покинули этот мир обе бабушки и единственный дед, которого еще крохой застала. Новые чувства поднялись-восстали из самых темных закоулков души, словно заглянула Леда за край, вдруг узнав цену каждого прожитого дня, каждого солнечного утра, каждого доброго слова. Эхом отдавались в памяти чьи-то давно забытые речи:

— «Гости мы здесь, непрочно все, не навсегда. Ушедших раньше тебя не забывай, может, встретят еще. Живи и помни…»

За столом ели медленно, будто нарочно тянули время, и все молчком, если бы не протяжные песни из соседних палат, вовсе жутко было бы, морозец по коже полз. Годар сидел супротив брата и Леды, но мимо глядел, и на него самого девушка не смела поднять глаз. Место хозяина дома на сей раз пустовало, словно оставленное для незримого Духа, что поможет перейти Живому за последнюю черту. Верно, для того же незримого Провожатого поставлены были на столе серебряная братина с чеканным узором, стопка блинов да миска пшеничной кутьи.

Вот поднялся Годар, первым отпил из широкого сосуда медовой воды, после передал Радсею и пошла по кругу тяжелая чаша, чтобы вернуться на прежнее место почти пустой.

— Легкой дороги тебе, брат, и сладкой жизни на новом месте. Нас не забудь, а уж мы тебя обещаем помнить.

Склонил голову Радсей и тихо шепнул Старшему:

— Медлишь напрасно, давно я готов. Доставай же Царевин плат, заждалась меня Златоволосая, негоже ее дальше томить. Пусть простит меня небо, пусть простит лес и поле, если в чем-то я виноват, также перед людьми винюсь, сам ни на кого не держу зла. Ухожу с миром. Прощайте!

Леда смотреть не смогла, отвернулась к Радуне, сжала ее ледяные ладони, привлекла к себе. Обнялись девушки и затихли. В торжественном молчании вынесли мужчины тело Радсея из терема, положили в подготовленную ладью, белым пологом накрыли поверх платка Огненной Девы. Тут и понесся плач, будто сама природа стонала о веселом, улыбчивом парне, что раньше всех сроков покидает Мир Светлых Богов, опускаясь в Чертоги Тьмы, откуда, кажется, нет возврата. А если и есть… Никто не вернется прежним.

Словно слепая от слез, под руку со взрослой малознакомой женщиной шла Леда за ладьей, которая плыла над землей, плавно покачиваясь на плечах дюжих воинов. Сам Радсей ни в одном походе не был, ни разу чужой крови не проливал, однако же, у высокого носа челна одним из первых шел сам Годар, воздавая любимому брату высокие почести.

Смутно видела Леда, как опустили золотую ладью в глубокую яму, как Арлета сама вниз сошла по особым ступенькам, тщательно выбитым в земле, как поправляла на спящем родиче покрывало, поудобнее укладывала близ ладоней новую дудочку и кленовые гусли. Будет чем потешить Радсею привередливую женушку в Нижнем Мире. Вдруг да разжалобить ее удастся, позволит весточку сюда передать. Бывало и такое в Дарилане.

После сорочин и даже на седьмой год после истинных похорон могла постучаться ночью в слюдяное оконце дома чья-то высохшая рука, мог попроситься на постой изможденный путник. Если примут его хозяева ласково, то и откроется, откуда явился, покажет одну из вещиц, что вместе с усопшим закопали, а на словах передаст и наказы родственника — жалобу или предостережение. И уж горе тому, кто не исполнит волю, ради которой Гонец приходил… И такое бывало.

Спустился в землянку к брату и Годар, положил в изножье челна оружие: ножи, лук и стрелы, меч — все новенькое, богато украшенное, словно игрушечное. А потом разжал ладонь и расправил на груди Радсея амулет на длинной золотой цепочке — желтоглазого «дракончика»:

— Береги.

Брату ли напутствие дал или же древнему символу Змеиного рода, Леда так и не поняла. А за ее спиной уже шелестел обвинительный шепоток:

— Ишь ты, ведь как каменная стоит, даже не припадет на колени, ма-ало любила, знать, баловство одно! Да с нее-то с русалки всякая беда, как с утки вода, холодное сердце! Ни одного плача не знает, лешачиха окаянная. Только позорит Князюшку, даже проводить-то не может по чести.

А потом Леда увидела, как расцвели на бледных щеках Годара пятна гнева:

— Уймитесь! Не видите — не в себе девица! Еле жива стоит, слово не может молвить.

— Могу…, - дрожащим голосом ответила Леда. — Я могу сейчас говорить. И скажу. Перевела дыхание, до боли впилась ногтями в ладонь, продолжая: