– Ты просто не хочешь меня понимать,– с горечью констатировала миссис Хэвилл.

– Вся семья точно с ума посходила! А для тебя, Милли, будет очень даже хорошо на какое-то время спуститься с небес на землю.

– О чем ты, папа? Я и так на земле.

– Милли, ты витаешь в облаках. Ты очертя голову бросилась в этот брак, не подумав о последствиях, отказавшись от других вариантов. Я знаю, Саймон очень привлекательный молодой человек. И что его отец невероятно богат, я тоже знаю…

– Это здесь вовсе ни при чем! – Лицо Милли залила мертвенная бледность.– Я люблю Саймона! И хочу выйти за него замуж, потому что люблю.

– Тебе так кажется,– возразил Джеймс.– Но, возможно, именно сейчас у тебя появился неплохой шанс взять передышку. Посмотреть для разнообразия, способна ли ты на что-то сама. Как, например, Изабел.

– Как Изабел,– эхом отозвалась Милли.– Ты всегда хотел, чтобы я была второй Изабел. Идеальной, черт возьми, безупречной Изабел!

– Я сказал совсем другое,– рассердился Джеймс.

– Вы хотите, чтобы я подражала Изабел, поступала так, как она?

– Может быть, в чем-то.

– Папа…– вставила Изабел.

Кровь бросилась Милли в голову.

– Что ж, отлично! – не помня себя от ярости, закричала она.– Я буду как Изабел! Я не стану выходить замуж, лучше просто забеременею!

Воцарившуюся тишину можно было разрезать ножом.

– Изабел беременна? – выдохнула ошеломленная миссис Хэвилл.

– Ну спасибо, сестренка,– коротко бросила Изабел и направилась к входной двери.

– Изабел…– окликнула ее Милли, но та, не оглядываясь, хлопнула дверью и ушла.

– Беременна…– повторила Оливия, хватаясь за спинку стула и тяжело опускаясь на него.

– Я не хотела этого говорить,– пробормотала Милли, потрясенная своими словами.– Давай забудем, а?

– Ты замужем,– прошептала Оливия,– а Изабел, значит, беременна…

– Это ее дело,– сказала Милли, уставясь в пол.– Это касается только ее, я не имела права ничего говорить.

В дверь позвонили.

– Изабел вернулась! – обрадовался Джеймс. Он открыл дверь и отступил на шаг назад.– А, это ты, Саймон. Входи.

Изабел брела по тротуару, не останавливаясь, не оглядываясь, не зная, куда идет. Сердце гулко стучало в груди, лицо выражало упрямую решительность. Снег под ногами расползался в кашу, капли мелкого холодного дождя падали на волосы и затекали за шиворот, но с каждым шагом Изабел чувствовала себя лучше, ведь с каждым шагом она все больше удалялась от тех, кто ее знал, от шокированных лиц своих близких.

В крови еще кипел гнев. Она чувствовала, что ее предали, представили все не так, как есть на самом деле. Изабел слишком сильно злилась на Милли, чтобы разговаривать с ней, и так же сильно жалела, чтобы в чем-то винить. Более безобразной семейной сцены Изабел видеть не доводилось. А Милли… Милли стояла перед родителями такая беспомощная… Неудивительно, что она тут же использовала единственно возможный отвлекающий маневр. Ее можно было понять. Однако легче от этого Изабел не становилось.

Она закрыла глаза, остро ощущая свою уязвимость и беззащитность. Она не готова к таким испытаниям. Когда она вернется, разговора с родителями избежать не удастся. Они, по всей видимости, ожидают, что дочь ответит на все их вопросы, заверит, что все хорошо, и поможет «переварить» неожиданную новость. Однако Изабел едва успела «переварить» ее сама. В голове шевелилась некая смутная идея, неприятная и бесформенная, пока не готовая предстать перед внешним миром. Приливы энергии и оптимизма сменялись плаксивостью, а тошнота лишь ухудшала состояние. Милли обязательно спросит ее, что она чувствует, как это – носить ребенка. Однако Изабел не желала отвечать на этот вопрос. Она вообще не хотела думать о себе как о женщине с младенцем во чреве.

На углу она остановилась и осторожно положила руку на живот. Размышляя о том, что там, внутри ее, она почему-то представляла себе небольшого моллюска или улитку – нечто свернувшееся клубочком, без каких-либо человеческих признаков; нечто неопределенное, чья жизнь еще не началась и – если она так решит – никогда не начнется. Изабел захлестнуло волной безысходности пополам с дурнотой. Вся семья помешана на том, выйдет Милли замуж или нет, тогда как она, Изабел, в полном одиночестве пытается решить, дать ли жизнь новому существу или оборвать ее…

Эта мысль приковала девушку к месту. Она изнемогала под тяжестью свалившейся ответственности, и на какую-то долю секунды ей показалось, что сейчас она не выдержит и, рыдая, рухнет прямо на тротуар. Однако вместо этого Изабел слегка тряхнула головой, поглубже засунула руки в карманы и, крепко стиснув зубы, двинулась дальше.

Саймон и Милли сидели в креслах друг против друга, словно в телевизионной студии.

– Ну,– наконец проговорил он.– Из-за чего шум?

Милли дрожащими пальцами заправила за ухо выбившуюся прядь волос; открыла рот, собираясь что-то произнести, и опять закрыла его.

– Эй, я начинаю нервничать,– попробовал подтолкнуть ее к разговору Саймон.– Давай, родная. Надеюсь, жизни это не угрожает?

– Нет.

– Тогда и бояться нечего,– широко улыбнулся он.

Ощутив внезапное облегчение, Милли улыбнулась в ответ.

– Тебе это не понравится,– предупредила она.

– Я наберусь храбрости и все выдержу. Выкладывай, что там у тебя.

– Ладно.– Милли набрала в грудь побольше воздуха.– Дело в том, что мы не сможем пожениться в субботу. Свадьбу придется отложить.

– Отложить? – медленно переспросил Саймон.– Допустим. Но почему?

– Я кое о чем тебе не сказала,– продолжила Милли, сцепив пальцы.– Когда мне было восемнадцать, я совершила одну очень большую глупость. Я вышла замуж. Брак был фиктивным и ничего для меня не значил, но оформить развод я не успела. В общем, получается, что… я замужем.

Она внимательно посмотрела на Саймона. На его лице читалось замешательство, однако никак не гнев, и у Милли вспыхнула надежда, что все обойдется. После истерических припадков матери ей было отрадно видеть, что Саймон воспринял новость спокойно – не впал в бешенство, не стал на нее кричать. В общем, это и естественно, ведь брак Милли не означал какой-либо связи и был всего лишь технической условностью.