На улицу я выскочил злой, как цепная собака. Ей Богу, лучше бы поехал с дядькой в отцовское поместье и занимался прогрессорством уже там, бесплатно и малыми порциями. А не вот это вот всё. Дядька, ожидавший меня снаружи, заметно напрягся.

— Ты чего, Никит Степаныч? — спросил он.

— Ничего, — буркнул я, отвязывая кобылу и забираясь в седло. — Едем.

— Куда? — не понял дядька.

— Просто едем, — сказал я.

Мне нужно было немного остыть. А для этого отлично подходит небольшая конная прогулка.

— Как скажешь, — произнёс Леонтий, тоже забираясь на лошадь.

Ехали молча, дядька держался чуть позади, позволяя мне побыть наедине со своими мыслями. Нет, надо определённо входить в ближнее окружение царя, иначе мне всю эту бюрократию не побороть. Для всех вокруг я был всего лишь мелким пацаном, которого всерьёз никто пока не воспринимал. Это проблема. Формально-то я уже совершеннолетний, да и разумом чуть ли не в четыре раза старше этого тела, но видели-то меня все именно как новика Никитку. Даже дядька.

И ведь челобитную царю не подашь даже, мол, злые дьяки в Пушкарской избе забижают, деньгу пожадничали. Вопрос-то, несомненно, решится. Но не факт, что в мою пользу и не факт, что после этого отношение Иоанна ко мне не поменяется в худшую сторону. Зачем царю такой несамостоятельный слуга? Царю нужны смекалистые, хитрые и храбрые.

Царь поставил задачу изготовить сотню пищалей с кремневым замком, остальное его не интересует. Допустим, что одна пищаль, максимально удешевлённая за счёт внешнего замка и грубой отделки, обойдётся мне рубля в два, за материал и работу, при условии, что я не возьму ни копейки для себя. Сто пищалей — это уже двести рублей. Неподъёмная сумма для простого новика, так что деньги в любом случае придётся брать из царской казны. Да будь я хоть князем родовитым, сумма всё равно набегает немаленькая. Нет, всё-таки надо требовать в казне.

Я тряхнул головой, развернул кобылу, посмотрел на дядьку. Тот широко улыбнулся, видя перемену в моём настроении.

— За мной, — приказал я, снова отправляясь на рысях к Московскому Кремлю.

Грамота нужна? Будет и грамота.

Коней, как обычно, оставили за воротами, в Кремль вошли пешком, перекрестившись на надвратные иконы. Мы тут, кажется, уже примелькались, стрельцы и царские рынды глядели на нас не больше, чем на остальных посетителей, которых было немало. Праздник кончился, начались трудовые будни, и в Кремле, где были сосредоточены царские Приказы и вообще вся политическая жизнь страны, кипела работа.

Я вспомнил слова государя, адресованные, впрочем, не мне, а одному из своих окольничьих. Присмотреться ко мне. Значит, должен узнать и заметить, если я приду с просьбой, и я направился к Челобитному приказу.

Там толпился народ, от простых крестьянских делегатов, жалующихся на несправедливый суд, до первостепенных купцов и даже служилых людей. Каждый хотел только спросить, передать грамотку или узнать о решении царя или окольничьего.

Очередь, однако, двигалась быстро, люди заходили и выходили почти безостановочно. Процесс, видимо, у здешних дьяков был отлажен. Наконец, очередь дошла и до меня.

Леонтий остался на улице, глазеть на соборы и царские палаты, а я прошёл внутрь Челобитного приказа, вовсе не собираясь подавать челобитную.

Внутри пара дьяков строчила что-то, будто наперегонки, даже не поднимая взгляда на очередного просителя.

— Мне бы Адашева увидеть, Алексея Фёдоровича, — сказал я.

— Не принимает он, — равнодушно произнёс дьяк.

— После праздника болеет? — хмыкнул я.

Один из чиновников поднял на меня взор, усмехнулся.

— А, новик! Видал тебя там. Токмо я повыше сидел, — сказал он. — Сам-то не болел?

— Дело молодое, по молодости и не болеешь почти, — буркнул второй.

— Какое дело-то у тебя? — спросил первый.

— Всё то же самое, — сказал я. — Пищальки делать надобно. А на то казна потребна.

— Так в Пушкарскую избу иди, — сказал первый.

— Только что оттуда. Отправили восвояси, — сказал я. — Без грамоты, мол, ничего делать не будем.

— Ну, шельмы, — хмыкнул второй.

— Будет тебе грамота, — пообещал первый. — Сядь пока, подожди.

Как я и говорил. Главное это примелькаться. Сделаться узнаваемым. И всё сразу станет гораздо проще.

В итоге всё прошло как по маслу. Грамотку мне выдали, с печатью, из царской казны щедро отсыпали три сотни рублей, а во время пьянки с мастером Андреем Ивановичем мы сговорились на сто рублей аванса, на материалы, и сто рублей по факту приёмки изделий. Так что я даже вышел в неплохой плюс.

Уговариваться, правда, пришлось весь вечер, потому что цену мастер Рыбин поначалу зарядил абсолютно неадекватную и неподъёмную. Но чем больше пива оказывалось у него в желудке, тем сговорчивей он становился, а когда я, тоже в изрядном подпитии, начал прямо на столе чертить чертежи абсолютно новых изобретений, он сломался окончательно.

Я даже сумел расплатиться по долгам на постоялом дворе.

Точных сроков Андрей Иванович мне не назвал, но обещался, что мой заказ будет делать в первую очередь, а все остальные подождут. Если, мол, не на Медовый, то на Яблочный Спас всё будет готово, тем более, этот заказ он намеревался делать сам, а не спихивать всё на ученика.

А раз нужно ждать, пока изготовят оружие, а людей в особую стрелецкую сотню пока не назначили, я решил всё-таки съездить в отчий дом. Тем более, что Леонтий мне все мозги прокапал на этот счёт, мол, нужно обязательно навестить, и от Москвы ехать не так далеко, и обратно вернуться всегда успеем. Под его натиском я и сдался. Всё равно особых дел в столице у меня не было, а праздно шататься по торжищу и глазеть на достопримечательности мне уже надоело.

Так что мы с Леонтием собрались и на рассвете выехали на Владимирский тракт, соединяющий Москву, Троицкий монастырь, Юрьев-Польский и собственно Владимир. Поклажу навьючили на трофейного мерина, сами ехали на татарских лошадках. Отцовское поместье находилось где-то между Суздалем и Владимиром, и я предоставил Леонтию ехать впереди, указывать дорогу. Память Никитки ничего не могла мне подсказать, к сожалению.

Ехать, к счастью, от Москвы оказалось не так далеко, всего пару дней верхом. По здешним меркам всего ничего, рукой подать. Ночевать останавливались на ямах, на почтовых станциях, где за малую деньгу можно было накормить и напоить лошадей, помыться в бане и переночевать на свежей постели.

На исходе третьего дня мы добрались к поместью. Пустили коней шагом, чтобы холопы могли нас заметить и доложить о прибытии гостей, а потом ещё и спешились у ворот, долго крестясь на надвратную икону Николы Угодника.

Поместье было обнесено деревянным частоколом, лес вокруг был выпилен на несколько сотен метров, так что дом боярина Злобина представлял собой небольшое укрепление, способное задержать противника на некоторое время. И пусть с этой стороны появления врагов больше не ожидалось, боевые холопы всё равно несли службу на стенах.

Ворота наконец распахнулись, встречали нас чин по чину. Дворня вся в чистом, на высоком резном крылечке стоят отец и мать, отец — в длинной шубе, с посохом, матушка — в зелёном бархатном опашне, в праздничной кике с бисерной понизью. Лица радостные, светлые. Я и сам невольно заулыбался.

— Испей с дороги, Никита Степанович, — юная девица поднесла мне корец с дымящимся сбитнем, всколыхнув какие-то давно позабытые чувства.

Я принял угощение, выпил до дна пряный, сладкий сбитень. Передал поводья одному из дворовых мальчишек-холопов, поднялся по крылечку к родителям. Немного странно было понимать, что эти люди одновременно и мои, и не мои родители, чувства были смешанные, но я позволил чувствам Никитки взять над собой верх. Поздоровался с отцом, порывисто обнял мать.

— Возмужал! До чего возмужал, сынок! — пробасил отец, хлопнув меня по спине так, что даже стёганый поддоспешник не больно-то смягчил удар.