Без поводьев и стремян это оказалось непросто, так что я хватался за гриву, всё время ёрзая на лошадиной спине. Долго ехать так не получится.

Леонтию пришлось помогать забраться на лошадь, Юрий же в это время, почувствовав запах свободы, с места сорвался на рысь, оставляя нас позади.

Со стороны татарского лагеря послышался встревоженный крик. Подняли тревогу. Я обернулся, несколько крымчаков уже мчались к нам. Мы все уже были готовы уезжать, и я ткнул кобылу пятками. Упрямая тварь даже не шелохнулась, только тряхнула гривой. Вот будет хохма, если меня схватят из-за того, что я не сумел совладать с лошадью.

— Пошла! — зло крикнул я, снова ударяя её пятками в бока.

До меня дошло, что команд на русском она не понимает.

— Алга! Алга! — я хлестнул её по крупу, ударил саблей плашмя.

Кобыла наконец сорвалась с места, так резко, что я едва не свалился наземь, лишь чудом удержавшись на спине. Позади слышались злые крики, топот, свист, но я не оборачивался, пытаясь удержаться на лошади. Все мои соратники уже умчались вперёд, будучи гораздо более опытными всадниками, и теперь мне приходилось догонять.

Обернулся я только тогда, когда мимо меня через темноту прошелестела стрела с белым оперением. Крымчаки, добравшись до табуна, пустились в погоню.

Они были куда более искусными наездниками, чем мы все, но у нас была фора и отчаянное желание выбраться на свободу. Мы были готовы на всё, лишь бы выбраться из плена.

Я сжимал лошадиную гриву в одной руке, наверняка причиняя ей боль, беспрестанно подгонял, изо всех сил пиная в бока, Прости, кобылка, но нам тут оставаться нельзя.

Крымчаки нагоняли, я слышал это по грохоту копыт за спиной, невольно ожидая получить стрелу в спину. Но потом я понял, что нас будут брать живьём, и немного приободрился. Но лучше не попадаться. За попытку побега наказание будет суровым, а за убийство татар — ещё суровее. Запросто могут продать на турецкие галеры, где мы будем до конца жизни ворочать тяжёлым веслом, прикованные друг к другу, пока не околеем.

Лишь бы не накинули аркан.

Я обернулся мельком, заметил преследующих нас татар. Довольно близко. Я на всякий случай перехватил саблю поудобнее. Своих я почти догнал.

Скакать через ночную степь оказалось проще, чем я думал, хотя ночь выдалась тёмной и безлунной, глаза давно привыкли к темноте. Ровная, как стол, степь это, конечно, не междугородняя трасса, но тоже неплохо. Главное, чтобы лошади под копыта не попался какой-нибудь внезапный камень или нора.

— Стой, урус! — кричали позади. — Хуже будет!

Ищи дурака. Хуже, чем в плену у крымчаков, уже не будет. Мы скакали без продыху, без передышки, нахлёстывая чужих лошадок и вжимаясь всем телом в их спины. Такой бешеной скачки я ещё не испытывал, сердце колотилось в такт лошадиным копытам, гулким набатом отдаваясь в ушах.

Скакали на север, но на самом деле, я не видел никакой разницы, лишь бы оторваться от погони и уйти подальше от степняков. До станицы мы сегодня, скорее всего, не доберёмся.

Я заметил боковым зрением приближающуюся тень, пригнулся ещё ниже к кобыльей шее, оглянулся. Крымчак с арканом в руках, глядя на меня с нескрываемой ненавистью, пытался подъехать поближе, чтобы бросить наверняка. Я замахнулся саблей, направил кобылу к нему, резко сблизился, рубанул наотмашь.

Он даже не успел ничего сделать. Кровь, в ночной темноте абсолютно чёрная, брызнула фонтаном, татарин начал заваливаться набок с лошади, которая, не будь дурой, тут же начала замедлять бег. Минус один преследователь, но кардинально ситуацию это не поменяло. Крымчаки только обозлились ещё сильнее.

Впереди, на горизонте, черной полосой замаячил перелесок, отмечающий границу дикой степи и нашего урочища, охраняемой территории, и мы все приободрились, как моряки, увидевшие землю после долгого плавания в открытом море. Подмога там вряд ли будет, но всё равно, возвращение к русской земле бодрило и поднимало дух.

Бросок ещё одного аркана я скорее почувствовал, нежели услышал или увидел, махнул саблей вслепую, наугад. Верёвка скользнула по клинку, сабля рассекла петлю надвое.

Я скакал последним, ближе всего к татарам, и именно мне приходилось защищаться на полном скаку, когда мои соратники просто мчались вперёд, к перелеску, нисколько не заботясь о том, что происходит позади. Каждый спасал свою собственную шкуру, и я не мог их в этом винить. Скачи я первым, точно так же игнорировал бы всё происходящее сзади.

Один только дядька, приставленный ко мне с малых лет, периодически оборачивался и смотрел, в порядке ли я. Уверен, если бы что-то пошло не так, он бы немедленно развернул коня и помчался ко мне на помощь.

Это, к счастью, не потребовалось. Мы добрались до границы с урочищем, не останавливаясь, поскакали вдоль зелёнки, с каждой секундой приближаясь к станице. К русской заставе. К безопасной территории.

Крымчаки, впрочем не оставляли попыток догнать нас, и я понимал, почему. Даже если мы сейчас выйдем к крепости, ворота нам не откроют. А даже если и откроют, то далеко не сразу, так что все шансы у татар были.

Я оглянулся снова. Наших преследователей осталось всего пятеро, столько же, сколько и нас, и у меня возникла шальная мысль ударить в сабли, резко развернуться всем вместе и прикончить этих негодяев, но её пришлось тут же отбросить. Сабли были только у меня и у Гаврилы, а вдвоём кидаться на пятерых — затея так себе. А сражаться кинжалом верхом на лошади — ещё хуже.

Кобыла подо мной хрипела и тяжело дышала, с боков и с морды летели клочья пены, я чувствовал, как мои шаровары и тегиляй промокли от конского пота. Я низко пригибался к её гриве, обхватив за шею рукой.

— Давай, родимая, выноси, — бормотал я. — Зерна насыплю тебе полный мешок…

И она выносила. Летела галопом, из-за чего я каждую секунду рисковал свалиться с её спины, но продолжала бежать, несмотря ни на что. И разрыв между нами и крымчаками стремительно увеличивался.

Впереди наконец показались частокол и сторожевая башня, мы почти выбрались.

— Открывайте! — загодя начал орать Агафон. — Скорей!

Представляю, какой внутри поднялся переполох. Нашего возвращения точно никто не ждал, из степи возвращаются редко. Нам просто повезло. Я оглянулся снова. Крымчаки преследовать дальше не решились, разворачивались, злобно поглядывая на нас.

Караульный нас узнал, раскрыл воротину, пропуская всю нашу кавалькаду внутрь крепости. Я даже не верил своим глазам, понял это, только когда на дрожащих ногах спрыгнул с лошади уже во внутреннем дворе. Мы выбрались.

Вот только у меня из головы не выходили слова одного из крымчаков. Боярин Лисицын, наверное, уже приехал в станицу, нести службу вместо нас, и мне очень хотелось посмотреть ему в глаза. Проверить, врал степняк или нет, оклеветал он боярина, или же Лисицын и в самом деле брал серебро у татар. Задачка непростая, но и мы лёгких путей не ищем.

Снова чувствовать себя в безопасности, за крепкими стенами, оказалось удивительно хорошо. Настолько, что я едва не кинулся на радостях обнимать караульного, запершего за нами калитку. Взмыленные татарские лошади ходили по двору кругами, потихоньку остывая после долгой скачки, мы тоже переводили дух.

К нам вышел Данила Михайлович, сонный, но опоясанный саблей, в кольчуге, готовый к любым неожиданностям. Он оглядел остатки нашего воинства. Из дозора вернулась ровно половина.

— Онфим где? — без лишних сантиментов спросил он.

Холопы покосились на меня. Я старший, мне и отвечать.

— Нет его больше, упокой Господь его душу, — сказал я. — От ран умер.

Все разом перекрестились, пришлось и мне, чтобы не отставать от коллектива. Крестились причём не привычным для меня троеперстием, а скрещенными указательным и средним пальцами. Пришлось и это скопировать. Точно, до реформы Никона ещё сто лет.

— Плохо, — сказал Данила Михайлович. — Славный был воин.

— За перелеском татары налетели, кого посекли, кого заарканили, — сказал я. — Алексея подстрелили, Дмитрия тоже. Кузьму с Трофимом зарубили.