— Сказывай, — потребовал Иоанн, когда все наконец вышли.

— Не просто это болезнь, государь, — тихо произнёс я. — Недруги твои государыне смерти желают. Травят потихоньку, помалу, дабы на болезнь неведомую походило.

— Кто же? — хмыкнул царь.

Я чувствовал, как в нём закипает холодная ярость. И мне бы не хотелось стать тем, на кого она выплеснется. Грозным его прозвали не просто так.

— Имён не ведаю, — сказал я. — Но способ, коим травят, знаю.

— Ну? — царь потребовал от меня продолжать.

— Ртуть, — сказал я.

Этот факт я знал достоверно. Первых трёх жён Иоанна Васильевича отравили. Двух, Анастасию и Марию Темрюковну — ядом медленным. Одну, Марфу Собакину — быстрым, таким, что она не провела в царском тереме и месяца. Кто-то очень сильно не хотел, чтобы у Ивана Васильевича было здоровое и многочисленное потомство.

— Потому врача моего извёл? — спросил государь.

— Извёл? — не понял я.

— Агличанин. Преставился он, едва лишь от двора отлучён был, — глядя мне в глаза своим цепким проницательным взглядом, сказал Иоанн.

— Это не врач, а мошенник, — заявил я. — И он тоже травил. И государыню, и царевичей. Кто погубил его — не знаю. Хозяева его бывшие, наверное.

Иоанн вскочил со своего места, прошёлся по светлице, как загнанный в клетку лев.

— Прости, Господи, мя грешнаго… — бормотал он.

— Дозволь на государыню посмотреть, — сказал я.

Иоанн вскинулся, повернулся ко мне, ожёг злым гневным взглядом. То, чего я просил, по здешним понятиям было совершенно неуместно. В Москве царица вообще жила в отдельном тереме, и другие мужчины на территорию не допускались, точно как в гареме султана.

— А, чёрт тебя дери… — прошипел он. — Идём.

Он широким шагом вышел из светлицы, я поспешил за ним. Царь, похоже, совсем отчаялся, раз согласился на такое бесчестие. Врачей в провинциальном Можайске нет, бабок и знахарок звать грешно, духовник настаивает на исцелении молитвой и постом.

Мы прошли в соседнюю комнату, где на большой кровати на высокой перине возлежала Анастасия Романовна. Мертвенно бледная, слабая, худенькая как щепка. В комнате, жарко натопленной, было душно и влажно. Рядом с царицей на стульчике сидела Евдокия, охраняя покой государыни, и она, завидев меня, широко распахнула глаза.

Царица не спала, просто лежала и отдыхала, и я распахнул окно, впуская внутрь свежий воздух.

— Здравствуй, государыня, — сказал я.

Она не ответила, лишь вяло посмотрела в мою сторону.

— Дозволь здравием твоим поинтересоваться, — попросил я.

— Худо мне, — слабым голосом сказала Анастасия. — Тошно.

— Кровопускания делали? — спросил я, разглядывая белую, как бумага, кожу государыни.

— И их тоже, — вместо царицы ответил Иоанн.

Царь не на шутку переживал за супругу. У царицы мелко дрожали руки, и я осторожно взял её за запястье, проверить пульс. Сердце билось неровно, учащённо.

— Больше кровопусканий не делайте, вообще, — сказал я. — Прости, государыня, на зубы твои взглянуть потребно.

— Зубы? — хмыкнул царь.

Анастасия без лишних вопросов продемонстрировала ряд жемчужно-белых зубов. На дёснах, как я и предполагал, обнаружилась тёмная каёмка.

— Это точно ртуть, государь, — сказал я. — И кто-то продолжает травить.

— Господи, помилуй, — пробормотал Иоанн.

— Либо с пищей, солями, либо парами ртути, хронически, — продолжил я. — Но если это пары, то и у всех остальных отравление было бы заметно.

— Евдокия, а ну, и ты покажи, — попросила царица.

Девушка выполнила приказ. У неё на дёснах тоже виднелась кайма, но не так сильно. И неудивительно, основная жертва — именно царица, а Евдокия, да и остальные постельницы, лишь так, сопутствующие потери.

— Надо искать ртуть, государь, — сказал я. — Где-то в вещах, в комнате, в сундуках, в постели, где угодно. Иначе…

— Ищи, сотник, ищи! — хрипло сказал Иоанн.

— Подсказку бы… — пробормотал я. — Государыня… До того, как хворать стала, никто подарков тебе не дарил? Шкатулку, может, или что-то такое?

Царица вытянула из-за ворота плоскую золочёную ладанку на цепочке с образком Богоматери.

— На Пасху… Сильвестр подарил. С землёю Ерусалимской, от Гроба Господня, сказал… — тихо сказала она.

Я лишь чудом удержался от брани. Она сняла эту ладанку, протянула мне. Я подошёл к распахнутому окну, чтобы ненароком не вдохнуть, покрутил ладанку, ещё тёплую от царицыного тела, в руках. Ковырнул защёлку, раскрыл. Никакой земли внутри не оказалось. Только крупный глянцевый шарик ртути.

— Иуда! — прорычал царь Иоанн, готовый уже сейчас идти и убивать.

— Постой, государь! — взмолился я.

Он повернулся ко мне, сверкнув глазами.

— Одного прибьёшь, другие затаятся, дабы снова удар нанести, — сказал я. — Всех разом надобно.

Я защёлкнул ладанку с «Ерусалимской землёю», стараясь не дышать лишний раз. Нужно думать, куда её выбросить, тут службы СЭС пока не изобрели.

— Я его эту ладанку сожрать заставлю… — прошипел Иоанн.

— И ничего ему не будет, — сказал я, вытряхивая на подоконник монеты из собственной мошны и убирая ладанку туда. — Испарения ядовитые, миазмы, а коли сожрать… Ну, прошу прощения, в нужнике посидит он чуть дольше обычного.

Кожаный плотный кошель, конечно, испарения не задержит, всё же не резина и не полиэтилен, но я всё равно завязал его потуже.

Царь медленно выдохнул, гневно раздувая ноздри, Анастасия подозвала его к себе, взяла за руку. Она, пожалуй, была единственным человеком, способным успокоить царский гнев.

— Они… Хитростью вас извести решили, — сказал я. — Значит, и их надо хитростью. Грубой силой тут ничего не выйдет.

— Меня тоже травят? — спросил царь. — Говори, ведун, не томи!

— Ведун? — не понял я.

— Говори, — потребовал царь.

— Мыслю, и тебя травят потихоньку, но то ещё проверять надо. Сыск учинить, — сказал я.

Царь скрежетнул зубами.

Я его чувства прекрасно понимал. Одно дело, когда заговоры плетут против тебя самого, против царской власти, желая выторговать больше свобод или какие-то преференции. И совсем другое, когда пытаются убить твоих близких.

Даже не тебя самого. Это ещё можно понять и простить. А вот за супругу и детей… Иоанн готов был убивать голыми руками.

— Сильвестр, значит… — зло пробормотал царь. — Будет, значит, белым медведям пастырем…

— Может, Сильвестр, а может, и передал кто через него, — пожал я плечами. — Всякое быть может, государь.

— Лечить как теперь? — требовательно спросил он.

Я постарался принять уверенный вид, потому что сам толком не знал, как лечится отравление ртутью. Просто подумал, что выписал бы мне участковый терапевт.

— Источник отравы уберём, государыне лучше станет, — сказал я. — А так… Молитва, нестрогий пост, свежий воздух… Кровопускания кто делал?

— Аптекарь местный, — тихонько сказала Евдокия.

— Гнать аптекаря в шею и с его микстурами, и с кровопусканиями, — сказал я.

Терапевт, конечно, молитву с постом не прописал бы, но я решил себя обезопасить от обвинений в колдовстве и прочих непотребствах. Колдуны молитвами не лечат.

Я решил, что комната достаточно проветрилась, и закрыл окно, потом прочитал «Отче наш», стоя у изголовья царицыной постели, тоже на всякий случай.

— Будто и правда… Дышать легче стало… — тихо сказала Анастасия.

Самовнушение, плацебо, но лучше уж так, чем никак.

— Всё, государыне покой нужен, — сказал я.

Царь строго посмотрел на Евдокию, которая сидела всё это время как мышь под веником, замерев и почти не дыша.

— Если хоть слово… — сказал он.

Она часто-часто закивала, теребя подол своего платья.

Я вышел вслед за Иоанном, обратно в ту светёлку, в которой он меня принял изначально. Царь был задумчив и мрачен. К Сильвестру, он, конечно охладел ещё после того, как тот отказался выполнить его волю и присягнуть малолетнему царевичу, но подобного предательства Иоанн всё равно не ожидал. А вот мне всё было достаточно очевидно. Пока члены Избранной рады были в фаворе, всё было хорошо, как только они начали терять своё влияние, то начали хвататься за любую возможность.