Во-вторых, нужно как-то расти по службе, чтобы как можно скорее попасть поближе к царю Иоанну Васильевичу. Рядом с троном — рядом со смертью, конечно, но и мы не пальцем деланы, к тому же цель свою я понимал чётко. Спасти Россию от будущей порухи, разорения и смуты. А вдали от царя, гоняя татар и ляхов по украинскому чернозёму, особо не наспасаешь.

В-третьих, царь окружён предателями, двойными агентами и прочей нечистью, место которой на плахе, а не в Избранной Раде, и эту ситуацию необходимо исправлять. Но не массовыми казнями, опричниной и разорением страны, а более элегантно, точечно. Пользуясь послезнанием и всеми остальными методами Шерлока Холмса.

Вот только я понимал, что застрял на порубежной службе окончательно и бесповоротно, до осени. А то и до зимы, пока не встанет лёд на реках, чтобы можно было ехать по ним, как по зимникам, а не по расквашенным до состояния жидкой каши русским дорогам. Может статься, что в этом году в Москву я и вовсе не попаду.

— Дядька! А напомни-ка мне, сколько отсюда до Москвы ехать? — спросил я.

Я попытался хотя бы примерно вспомнить карту Русской равнины. По прямой, наверное, километров семьсот. Но прямых дорог почти не бывает, а тут — особенно.

— А зачем тебе в Москву-то? — спросил Леонтий. — Тем более, отсюда.

— Так это я, подсчёты веду, арифметику вспоминаю, — сказал я.

— Ну, ежели на Покров выезжать, то аккурат к святому Луке и доберёмся, — сказал Леонтий.

Яснее не стало. Это ему, местному, целиком и полностью живущему по православному календарю, даже по византийскому календарю, удобнее было ориентироваться по церковным праздникам, а не по числам. Для меня же эти названия были всё равно что дремучий лес. Но придётся вникнуть и выучить, православие тут это не просто покрасить яйца на Пасху или сходить на кладбище в день поминовения усопших, православие тут определяет всё. Православный, значит, свой. Мусульманин или схизматик, католик, значит, чужак. А с такими тут разговор короткий.

— А если сейчас ехать, например? — спросил я.

— Ну, недельки через две, — пожал плечами Леонтий. — Это уж как дорога ляжет. И смотря как ехать. Верхом, али с обозом. На ямских, на перекладных, али на своей. А то и вовсе пешком, как паломники. Всё по-разному будет.

Он не удивлялся моим глупым вопросам, на то он и дядька, чтобы учить и воспитывать. Не только для того, чтобы прикрыть собой в битве, случись такая необходимость.

— Понял, — вздохнул я.

На машине эти семьсот километров можно было бы проехать за день, часов за десять. И это с остановками на отдых.

— А до Путивля сколько ещё? — спросил я.

— Ну… К вечеру-то доедем, — сказал он.

Да, медлительность здешней жизни и здешнего передвижения изрядно меня бесила. Хотя, пересекая эти просторы верхом на лошади, я гораздо яснее понимал, насколько огромна и велика наша страна. Даже при том, что большая её часть ещё не присоединена к Московскому царству.

— Дядька, а ты в Казани был? — спросил я.

Леонтий огладил бороду, мечтательно глядя вдаль.

— Как же, бывал! И там тоже татар бивал! — усмехнулся он. — С батюшкой твоим, вестимо. И на том порубежье послужить довелось.

Казань брал, Астрахань брал.

— Не в самой Казани, конечно… В том походе-то батюшка твой без меня обошёлся, я-то к тебе приставлен был, — с некоторым сожалением произнёс Леонтий. — Но татары мою саблю-то наверняка помнят!

— А меня чего не взяли? — хмыкнул я.

— Дык! Мал ты ещё был, хоть и просился, чуть ли не до слёз, — усмехнулся дядька. — Федьку и того не взяли, а на два года тебя старше!

Ага, ну, хотя бы имя старшего брата теперь известно. Фёдор Степаныч.

Наличие брата закрывало мне возможность унаследовать отцовское имение, но происхождение и благородную кровь никуда не денешь. Наоборот, я считал управление поместьем совершенно чуждым для меня занятием, скучным и неинтересным. Разве что выстроить на его базе аналог научно-исследовательского института, чтобы, пользуясь послезнанием, толкать вперёд научно-технический прогресс, но это можно сделать и в отцовском, и в братском имении.

Тем более, что наличие поместья накладывало определённые обязательства. Например, выставить к определённому сроку необходимое количество воинов. Сам ты пойдёшь, детей боярских вооружишь или холопов отправишь, не так важно, но людей вооружить обязан. Вынь да положь. Я уж лучше обойдусь как-нибудь без этого. Гораздо лучше будет проникнуть на государеву службу, служить лично царю за денежный оклад.

Стены Путивля показались перед нами совершенно внезапно. Леонтий снова оказался прав, добрались лишь к вечеру, но пока ещё не стемнело, и золотые маковки церквей блестели в лучах заходящего солнца. Проходя через ворота, все молча крестились на надвратную икону, выцветшую на солнце, но в которой всё ещё угадывался лик Спасителя. Я, само собой, перекрестился тоже. Выделяться из коллектива нельзя, хотя подобная набожность была для меня в новинку. Раньше я посещал церковь раз в год, не больше, и подобными ритуалами не заморачивался.

Внутри, однако, Путивль ничем особенным не выделялся. Деревня деревней, с такими же крестьянскими избами и огородами, разве что под защитой городских стен. На стенах, кстати, я успел заметить две лёгкие пушечки, а караул у ворот несли городские стрельцы с пищалями. Путивль тоже считался частью засечной черты, обороняющей Русь от набегов из степи, и службу здесь несли непрерывно.

— Слава те, Господи, добрались, — размашисто перекрестился дядька.

Я, хоть никаких опасностей в пути и не заметил, всё же понимал, что мы, в теории, могли и не добраться.

— Так, и дальше что? — спросил я.

— Воеводе показаться надо, — пожал плечами дядька. — В острог и идём.

Путивльский острог, как иначе называли центральную крепость, в которой жил воевода и были сосредоточены все городские службы, был окружён слободами, мимо которых мы сейчас и ехали. Среди прохожих больше было военных, нежели гражданских, но встречались и бабы в довольно диковинных для меня нарядах. Некоторые даже с чернёными зубами, что вообще выглядело ужасающе, но здесь, видимо, считалось последним писком моды.

Возле острога наш караван остановился, Данила Михайлович проехался вдоль строя, выбирая, кто отправится с ним к воеводе. Не тащить же обозы с собой.

Указующий перст боярина вдруг показал на меня в числе прочих.

— Ты, ты и ты! За мной! Остальные, по местам, старшие, командуйте! — громко произнёс Данила Михайлович.

Я тронул пятками кобылу, отправляясь следом за ним. Внутри нарастала какая-то смутная тревога, которую я не мог объяснить до конца.

Путивльский воевода оказался крепким сухопарым мужчиной слегка за тридцать. Принял он нас в светлице, можно сказать, в рабочем кабинете, где он писал что-то на пергаменте, стоя за деревянным пюпитром. Позади него стоял резной шкаф, в котором на полочках лежали свёрнутые пергаменты, в углу стоял массивный сундук, укрытый медвежьей шкурой. Одет воевода был в яркую жёлтую ферязь, шитую бархатом, опоясан саблей, на рукояти которой поблескивал крупный сапфир.

Он выводил на пергаменте ровные строчки большим гусиным пером, и нам пришлось ждать, пока он соизволит обратить на нас внимание. Воевода положил перо на пюпитр, посыпал лист пергамента мелким жёлтым песком. Повернулся к нам.

— Долго вы в этот раз, Данила Михалыч, — сказал он. — Припозднились.

— Так ведь пока смена не пришла, Матвей Иваныч, станицу покидать невместно, — сказал наш старший. — Боярин Лисицын как явился, так и мы выехали.

— Не больно-то он спешил, шельма… — проворчал воевода. — Всё ли в остроге ладно?

— Службу несём, Матвей Иваныч, — сказал боярин. — Намедни вот дозорных татары побили, в полон взяли. А ведь уже смениться пора было!

— Большой полон? — уточнил воевода.

— Нет. Да и вернулись они все, — махнул рукой Данила Михайлович. — Кто жив остался. Да и чего я, вон, новик пусть и доложит.