Великие Луки проехал стороной, не заезжая и не останавливаясь, дальше начались места незнакомые, для меня новые. Проблем это, впрочем, никаких не доставило, ехал я всё так же от одного яма до другого, и мне достаточно было спросить. Язык до Киева доведёт, а до Пскова и вовсе, ещё ближе ехать.

И если в прошлую мою дорогу мне порой встречались помещики, едущие на войну, то теперь за всё время пути мне не встретилось ни одного воина. Я ехал последним, опоздав даже среди опоздавших. Меня это, конечно, выставляло не в самом выгодном свете, но у меня имелся убойный аргумент. С царской печатью и подписью.

Хотя и он мог не сработать, если князь Курбский вдруг того пожелает.

В Псков я прибыл под торжественный звон колоколов, аккурат на праздник Обрезания Господня. Опоздал на неделю, но вокруг города так и стояли шатры тех, кто не уместился на постоялых дворах и квартирах. Войско оставалось в городе.

Первым делом я отстоял службу в церкви вместе со всеми, иначе и быть не могло. А уже потом отправился в кремль, к воеводе.

Князь Курбский принял меня в кремле, немного помариновав ожиданием. Принял, не отрываясь от работы, стоя за пюпитром и медленно пописывая что-то на листе бумаги. То ли подражал царю, то ли что, я так и не понял.

— Письмо тебе от государя, княже, — сказал я.

Курбский взглянул на меня совсем иначе. С интересом. Я протянул ему запечатанное письмо, отошёл, ожидая дальнейших указаний или разрешения уходить.

— Так-так-так… — пробормотал князь, разворачивая письмо.

Сейчас он казался мне вполне нормальным человеком, ничуть не напоминая предателя и негодяя. Стоял за пюпитром, читал письмо, медленно водя пером по строчкам. Один раз взглянул на меня, удивлённо вскинув брови, снова погрузился в чтение. Я терпеливо ждал.

— Ну, что опоздал, это ничего страшного, сотня твоя на месте, это главное, — сказал Курбский, на секунду отрываясь от письма. — Служи, сотник, служи храбро.

— Разрешите идти? — спросил я.

— Погоди, — сказал воевода.

Пришлось подождать ещё немного, пока князь дочитает письмо до конца. Тут вообще с грамотными людьми было всё не так просто, бегло читать и быстро писать могли считанные единицы. Уровень, который показывают некоторые второклассники на технике чтения, для многих местных был попросту недостижим. Но, с другой стороны, здешняя манера письма одной сплошной строкой, без пробелов, как-то не оставляла выбора. Хочешь понять и осмыслить? Читай медленно, букву за буквой.

— Сотня у тебя, значит, особая? — хмыкнул князь.

— Так точно, — машинально ответил я.

— Понятно, — сказал он, продолжая читать.

Дочитав письмо, он бросил его в жаровню, которая стояла в углу комнаты для обогрева. Я смотрел, как занимается пламенем письмо, которое я вёз через половину страны.

— В Сторожевом полку ты, верно? — спросил он.

— Так точно, княже, — сказал я.

— Даст Бог, и на твою долю ливонцев хватит, — пробормотал он. — Ладно, ступай. К сотне своей. Раньше весны всё равно не выйдем. С Юрьева магистр осаду снял, получил по зубам, с Лаиса тоже… Весной и погоним мерзавцев, как лёд с рек сойдёт.

— Время поджимает, княже, сейчас бить надобно, — сказал я. — Покуда поляк за них воевать не встал.

— Поляк? Не встанет. На что им за рыцарей воевать? — фыркнул Курбский. — Чего не разумеешь, так и не лезь, то дела воеводские.

— Как повелишь, княже, — сказал я, склонив голову. — Но поляк точно воевать пойдёт. Магистр им присягнёт, и всё, вместо кучки рыцарей у нас в противниках всё царство польское.

— Ступай, сотник, — поморщился князь. — Не лезь не в своё дело.

— Слушаюсь, княже, — сказал я.

Спорить тут было не о чем. Курбский решил ждать до весны, значит, будем ждать до весны. И только потом отправимся воевать. Главное, чтобы Ливония к тому времени оставалась независимым государством, в чём лично у меня имелись большие сомнения.

Сотня моя, прибыв в город в числе первых, расположилась в удобном месте, с комфортом. На постоялом дворе в посаде, полностью его оккупировав, и найти их не составило никакого труда.

— Никита Степаныч!

— Сотник приехал!

Стрельцы, погрязшие в безделье, зашевелились, забегали, как тараканы. Старшим вместо себя я оставлял Леонтия, и он вышел на двор, чтобы встретить меня и доложиться по форме. На мой новый доспех он глядел с удивлением и уважением.

— Ну здравствуй, Никита, — добродушно произнёс он.

— Здорово, дядька, — сказал я.

Мы обнялись, прошли внутрь постоялого двора. Коней моих повели на здешнюю конюшню, вещи понесли в сотницкую светлицу. Тут все свои, опасаться было нечего.

— Гляжу, всё как надо прошло, — ухмыльнулся дядька. — Государев подарок?

— Он самый, — кивнул я. — Бок мне подырявили в Можайске, вот и подарил. Поэтому и опоздал, что рану залечивал.

— Бок? — нахмурился Леонтий. — Как?

— Да по глупости, — отмахнулся я. — На Божий суд вышел…

— Божий суд⁈ — ахнул дядька.

— Да я в пути с пятерыми татями зарубился, один убёг, потом в душегубстве меня обвинил… — сказал я.

— Пятерыми⁈ — воскликнул он.

Я пересказал ему всё с самого начала. Леонтий слушал, широко распахнув глаза, и мелко крестился в некоторых местах моего рассказа.

— Нельзя всё-таки было тебя одного отпускать… — хмуро пробормотал он после того, как я рассказал про ранение и лечение в Можайске.

— И на кого бы я сотню оставил? — фыркнул я. — Нормально всё, я оклемался уже. Рассказывай лучше, как вы тут без меня.

Дядька пожал плечами.

— Из Лук ушли, почитай, самые первые. Нормально. Воевода только бранился, мол, сотника потеряли, но я ему объяснил, — сказал он.

— Воевода? Курбский? — спросил я.

— Золотой-Оболенский, — сказал дядька. — Скажешь тоже… Где мы и где Курбский?

Точно. Надо показаться ещё и своему непосредственному начальнику. По-хорошему, сделать это надо был в первую очередь, но я решил, что отнести царское письмо важнее.

— Сидим теперь вот… Ждём. Сначала тебя ждали, потом уж думали всё, с концами ты пропал. Теперь, вестимо, будем похода ждать, — продолжил дядька. — Так-то всё готово, не знаю, чего тянут.

Я догадывался, почему медлит Курбский, но вслух свои предположения не высказывал. Обвинять его в предательстве пока рано, князь не успел ещё ничего сделать. Ну или я не успел раскопать свидетельств его будущего предательства. Хотя вполне возможно, что князь ещё даже и не думает о бегстве в Литву. Пока он не в опале, пока царь не начал выискивать измену. Пока он среди любимчиков и пока военная удача на стороне Москвы.

Может быть, что князь просто из тех, кто предпочитает топить за победителя. Вернее, за того, кто кажется вероятным победителем. Будь он советским генералом накануне Великой Отечественной, наверняка перешёл бы к власовцам.

И лично я ему доверять не мог. Курбский говорил, что войско магистра получило по зубам возле Юрьева и Лаиса, и это, скорее всего, на самом деле так, но по моему мнению, нужно было спешить и добивать ливонца, пока он не оправился от удара.

Самовольную вылазку он точно не оценит. Да и до Юрьева отсюда — четыре дня пути. Действовать силами одной сотни пеших стрельцов на вражеской территории — всё равно что пригласить ливонцев на нашу собственную казнь. Будь я на месте Курбского, отправил бы поместную конницу и татар в набег, «воевать землю», как нынче выражались, а пехоту и артиллерию отправил бы осаждать крепости, начиная с Мариенбурга. Он, во-первых, ближе всего к Пскову из орденских крепостей и городов, а во-вторых, запирает путь к западной Ливонии, которую, по-хорошему, надо отрезать от Литвы. Устроить Курляндский котёл вермахта за четыреста лет до вермахта.

И я решил обратиться к воеводам других полков. Думаю, не только меня беспокоило это промедление. Немец отдохнёт и залижет раны, пока мы прозябаем тут, в Пскове. Да, зима была суровой, холодной, малоснежной, и в таких условиях воевать и осаждать крепости непросто, но и мы не сахарные. Не растаем.