Она крепче сжала канцелярский нож. И ударила. Раз, другой… на белой коже невыразимо медленно распускались пурпурные бутоны.

Джерфид запихнул бесполезный уже мобильник в карман. Молча поднялся, и побрёл к выходу из кафе.

— Молодой человек!

Он не обернулся. Заигрывания визгливой официантки были ему сейчас до фонаря.

— Стойте! — в грудь упёрлась пухлая ладонь поднявшегося с табурета в незаметной нише у двери охранника.

— В чём дело?! — раздраженно рявкнул Джерфид, мечтая сорвать злость хоть на ком-нибудь.

— С вас одиннадцать пятьдесят за кофе, — дежурная улыбка подоспевшей официантки казалась приклеенной.

— Да катитесь вы… — Джерфид шагнул обратно к столику где стояла невыпитая чашка, и принялся рыться в карманах в поисках кошелька. Первым в ладонь попался, естественно, мобильник. Он со злостью швырнул его на стол. Металлический корпус толкнул тонкое блюдце, и чашка с противным звоном полетела на пол.

— С вас одиннадцать пятьдесят за кофе и двадцать ровно за разбитую посуду, будьте любезны, — эта дура по-прежнему улыбалась.

Охранник подошёл и встал у него за плечом, едва не касаясь жирным пузом спины.

— Да сейчас-сейчас, — Джер нашарил наконец бумажник, открыл, и остановился.

— Всего тридцать один пятьдесят.

Между потёртыми кожаными бортиками кошелька лежала пара выцветших от времени чеков, памятный билет (ходил в кино с какой-то симпатичной подружкой), скидочная карточка магазина спорттоваров и прочих мелкий хлам. Рядом с карточкой и чеками скучала одинокая двадцатка.

…А когда буря утихнет, наступает рассвет. Священное время одухотворения и покоя. Забвения. Отшумели волны, унялся ветер. Море неспешно, почти незаметно катит бледные, розоватые в лучах восходящего солнца, барашки, теплом и нежностью пены лаская босые ступни. Только на песке, да между камней остались обломки, ракушки и кости. Гладкие, отполированные терпеливым прибоем. Теперь не угадаешь, сколько дней и ночей ненасытная вода перекатывала во чреве опустевший, давно бесполезный панцирь морской звезды. Море жадно, оно не отпустит того, что ещё способно дать кому-то из обитателей пищу, принести хоть малую толику пользы. Всё что оно оставит на берегу — пустая скорлупка, хрупкая оболочка, осенённая тенью былой красоты жизни. Отвернись, не смотри. Не думай. Перед тобой разгорается новый день, и море покорно — шагни вперёд…

Уже потом, много лет спустя, Кот попытается, но так и не сумеет вспомнить, что ему понадобилось от Ясмин в тот момент. От случайной беседы с Джерфидом в сувенирной лавке остался неприятный осадок. Кажется, он решил зайти, чтобы выпросить конспект очередной прогулянной лекции. Или что-то уточнить по расписанию зачётов… Хотя скорее всего, у чуткого от природы Кота сработала безошибочная интуиция, и совершенно не важно, какие дурацкие причины подставлял обремененный здравым смыслом рассудок тогда и потом.

Особенно в привычных студенческих условиях от избытка вежливости Кот не страдал. Не утруждаясь постучаться, он нажал на ручку и распахнул ветхую дверь комнаты.

— Ясмин, ты дома? — жизнерадостно начал он и осёкся.

Обычно одним своим появлением Кот вносил в это помещение состояние разгрома: слишком он был растрёпанный, слишком неряшливый, слишком лохматый для царившего здесь порядка и умиротворения.

По полу валялись листы бумаги, карандаши рассыпались из пенала (это уж вовсе ни в какие рамки!), постель смята. На тумбочке — оплотом стабильности — стыл в кружке с цветочками зелёный жасминовый чай. Кот принюхался в тщетной надежде убедить себя, что всё в порядке, и перевёл взгляд на неприбранную кровать. Покрывало было в крови.

Он не ощутил ничего. Ни сковывающего хребет холода, ни озноба, ни нервной дрожи, верной спутницы шока. Только горький ком застрял в гортани, мешая сделать вдох. Смесь страха и предчувствия беды мгновенно заполнили всё его существо. Ведь он знал. Подходя к порогу, открывая дверь — уже знал, что что-то не так…

Горло сдавило спазмом, Кот понял, что забыл дышать, вдохнул — и оцепенение лопнуло, как мыльный пузырь.

— Ясмин!!! — Кот сделал несколько торопливых шагов. На полу тоже была кровь — тёмные, местами размазанные капли. Больше не думая и не мешкая, он распахнул дверь в ванную.

Она лежала на полу, скорчившись. Как котёнок. Измученный и дохлый. Что она пыталась сделать прежде чем упала было не понятно — то ли смыть кровь, то ли наоборот — из крана в раковину тихо стекала слабенькая струйка тепловатой воды. В общежитии всегда было неважно с водопроводом.

— Эй, кто здесь развёл этот бардак? — послышался голос соседки, скорее удивлённый, чем возмущенный.

— Вызови скорую! — рявкнул Кот во всю силу своего вокала.

— Что?

— Врача!!!

Соседка на беду заглянула на голос. Секунду постояла, открыв рот, и вылетела из комнаты с диким визгом. Это хорошо! Сейчас найдётся кто-нибудь посообразительнее. А пока…

Он бухнулся на колени, размазывая светлыми джинсами красные пятна по кафелю. Хотел было поискать пульс, но побоялся прикоснуться: на тонких руках не было живого места, один на другом красовались, местами пересекаясь, отёкшие синим порезы.

Уже потом, в больнице, доктор объяснит Коту, что от потери крови умереть, изрезав руки, не получится, если человек клинически здоров. Но пока Кот этого не знал. Прошла минута прежде чем он вспомнил что пульс можно прощупать и на шее. Испугался, что не найдёт, но всё-таки прижал пальцы туда где должна биться жилка.

Пульс был. Больше того: девушка сонно перекатила голову по замызганному кафелю, уткнувшись лбом в его колено.

— Ясмин. Ясмин! — Кот не выдержал и стиснул пальцами её лицо.

Ресницы дрогнули, в узких щёлочках приоткрывшихся глаз скользнуло равнодушное узнавание. Кот напрягся, прирезал в зародыше подступающую бабскую истерику. И строго и отчётливо спросил:

— Жить хочешь?

В коридоре началась суматоха. Кто-то с мягким но уверенно-командным голосом велел не толпиться, разойтись и дать дорогу. И наконец-то Кот с облегчением увидел человека в синей форме санитара.

— Отойдите, — бросил он Коту, словно влепил пощёчину.

Тот подчинился и встал. Выйти из ванной минуя санитара он не мог, поэтому просто отвернулся к стене. И тут только понял, что плачет.

Дача показаний и освидетельствование на алкоголь и наркотики заняли часов пять. К вечеру Кот был измучен, задёрган и выбешен до такой степени, что не описать никакими словами — даже бранными. Где-то на периферии сознания дотлевала мелочная смутная радость от того что косяк в последний раз он забивал чуть ли не месяц назад. Было около девяти, когда мучители уяснили наконец, что он а) не вандал и не маньяк, б) никак не может являть собой причину экзальтированного поступка девушки, в) понятия не имеет и знать не хочет, кто или что таковой причиной послужили.

Однако вопреки ожиданиям, страдания его были вознаграждены. Ему разрешили на минутку зайти в палату, где спала под капельницей Ясмин.

Он хотел постоять рядом, послушать, как она дышит, или что там ещё делают верные друзья, когда раненный товарищ находится без сознания. Но обнаружил, что гадкие слёзы и мысленные причитания с припевом «но она же такая хорошая, она же такая умница…» снова подкатывают с энергией похмельной тошноты, и решил не рисковать. Он не выстоял у больничной кровати даже минуты. Развернулся и пошёл прочь, бросив горько:

— Дура, зачем же ты это сделала!

Дверь палаты захлопнулась за спиной, и только в этот момент усталый мозг конвертировал еле слышный шепот в членораздельный ответ.

— Джерфид мне всё рассказал.

Примерно в это время Джерфид как раз закончил мыть посуду. Выкинув из головы глобальные проблемы, он покладисто попросил администратора не держать зла за неоплаченный кофе и разбитую чашку, а позволить ему честным трудом отработать всё что он должен. Под ехидные и сочувственные смешки местных служащих он драил тарелки и миски, игнорируя заигрывания тупой официантки и молясь всем святым, чтобы в мыльной воде не уронить ещё что-нибудь.