Господин Фарид молчал. С запозданием Джерри вспомнил, что его клиент «не владеет европейскими языками», так что вежливую прелюдию можно опустить. Все знают, зачем они здесь, так к чему лишние формальности?

— Меня зовут Джерри, — стараясь быть вежливым, представился он, склонив голову.

Господин Фарид одобрительно кивнул, и соблаговолил ответить:

— Айлар, — голос был мягкий, певучий и неожиданно высокий.

Было ли это имя или приветствие, Джерри так и не понял. Он подошёл к одному из низких столиков, где приметил графин. Налил в пузатый стакан немного виски и протянул незнакомцу. Тот выпил. Затем тоже подошёл к столику, снова наполнил бокал и протянул его Джерри. Отказываться было глупо.

Джерри поставил опустевший бокал. Всё было просто. Куда проще, чем представлялось даже минуту назад. Фарид сделал приглашающее движение, плавно протянув руки к нему навстречу. Словно предлагая объятья. Джерри истолковал этот жест иначе, осторожно шагнул вперёд, и для начала осторожно, стараясь пока не касаться кожи, расстегнул на запястьях гостя поблескивавшие красноватым запонки. Потом опустил ладони на плечи мужчины, легко огладил и принялся неторопливо расстёгивать пуговицы на его пиджаке.

И когда он ласкал его тело, и когда подавался вперёд навстречу ответным ласкам, когда его бледные руки скользили по смуглой коже, отмечая все рельефные переливы мышц, всё было просто. Когда настала грань, и Джерри почувствовал: можно, уже пора — и коснулся губами ключицы, затем, увлекшись, проследил поцелуями часто бьющуюся жилку — вверх по шее до самого уха, всё было просто и тогда. И даже когда поцелуи стали жадными, едва оставляя время на судорожный вдох, когда соприкоснулись тела, и дрожь бежала по коже от каждого нового скользящего прикосновения, и в каждом движении сквозило неприкрытое желание прижаться теснее, ещё теснее — это всё ещё было просто. Но когда гибкое, нечеловечески пластичное тело араба зовуще прогнулось, обозначив ложбинку спины, плавно перетекающую ниже, когда он опустился на локти, крепко обхватив ладонью собственное запястье, на котором поблескивала тонкая золотая цепочка, понятное возбуждение сменилось умопомрачительной страстью. В этот миг, между рваными выдохами, Джерри вспомнил, зачем он здесь. И почувствовал себя проданным. Господи, сколько людей, сколько судеб было разменяно, предано и брошено в это жерло?! Горечь и отрешенность накатили на него с необоримой силой приливной волны. Какая судьба постигла молчаливого смуглого незнакомца, податливо льнущего сейчас к нему? Какие печали и предательства привели его сюда, искать плотской близости чужака? И он любил его отчаянно, забыв себя, и всю ту грязь, в которую довелось окунуться в последние дни. Даже маслянистые пятна на белых бинтах. Осталась только страсть — тёмная, тягучая, глубокая, саднящая, полная несбывшихся надежд. В овальном зеркале между складками балдахина переплелись в протяжной судороге бледное и смуглое тело.

***

Наконец-то дверь палаты открылась. Ясмин сидела на кровати, нетерпеливо болтая не достающими до полу ногами, то и дело подтягивая к запястьям и без того длинные рукава серой объёмистой толстовки.

— Ну-с, как мы себя чувствуем? — преувеличенно бодро осведомился доктор Гартман.

— Спасибо, отлично, — девушка как могла соорудила непринуждённую улыбку. Она всё ещё была очень бледна, но покойника напоминать худо-бедно перестала.

— Такие резкие перепады настроения не могут свидетельствовать о Вашем полном душевном…

Конец фразы доктор проглотил, подавившись чем-то, подозрительно напоминавшим несильный тычок в почку. Не теряя достоинства, он отодвинулся в сторону, уступая место куда более яркой фигуре.

— Кот! — Ясмин подскочила с кровати, точнее сделала попытку, ноги её ещё держали слабо, но Кот успел — поймал её под мышки и усадил обратно. Потом бесцеремонно взял за подбородок, повертел голову, изучая на свету обе щеки и усталые глаза в чёрных кляксах синяков, и заключил:

— Ужасно. Но ничего, теперь я тобой серьёзно займусь.

Доктор Гартман неодобрительно косился на длинноволосого раздолбая в яркой клетчатой куртке, но, как ни странно, молчал.

Она смотрела на него с молчаливой благодарностью. В первую очередь за то, что он ни о чём не спрашивает и не пытается вести просветительских бесед касательно «полного душевного…» Все чувства, мысли и эмоции сводились к паре непечатных слов. Не больно, не обидно… глупо. Но она подумает об этом после. Всё, чего сейчас хотелось, это выбраться наружу из сумрака серых больничных стен. Всё остальное значения не имело.

— Чего расселась? Собирайся на выход, — скомандовал Кот. Он предупредительно помог ей подняться, хотя она была вполне в состоянии держаться на ногах. Слабость объяснялась в большей мере влитыми капельницами и лошадиной дозой успокоительного, нежели потерей крови.

— Мм… позвольте… — напомнил о себе доктор.

— Я здесь, — сухо сообщили из коридора.

Ясмин подняла взгляд. В дверном проёме стоял Джерфид — обожаемый беспутный братец, грандиозно похеривший её личную жизнь. Наверное, думать так не стоило. Врождённая рассудительность, даже приглушенная донельзя седативными препаратами, в голос вопила о том, что не надо ссориться, и расставаться не надо вот так. Можно ведь поговорить, перетереть, пережить всё это. Ведь бывало в детстве что они в кровь дрались из-за любимых игрушек? На то они и брат с сестрой. Она попробовала улыбнуться и осеклась. Джерфид был сам не похож на себя. В довольно элегантном костюме (чего за ним отроду не водилось) он выглядел старше и серьёзнее. Не похудел, но черты лица обострились так, будто он пару ночей не высыпался. А ещё он отводил взгляд и прятал от неё глаза. Нехорошо. Наглухо.

Доктор суетливо, словно украдкой, протянул ему планшетку с документами. Джерфид отрешенно, почти не глядя, поставил несколько подписей.

— Идём, — тихо и уверенно сказал Кот, приобнял девушку за плечи и развернул к доктору спиной.

Ясмин послушно и медленно зашагала прочь. Ей не терпелось выйти из тошнотворно-беспомощного больничного лабиринта, но тело отказывалось давать необходимое ускорение.

Джерфид достал из внутреннего кармана пиджака конверт, наугад протянул врачу.

— Наверное, надо было сказать спасибо? — донёсся до него тихий неуверенный голос Ясмин.

— Пошли, я сказал, — ответил Кот. Эх, Кот… один ты её не подвёл.

Доктор сноровисто вытянул конверт у Джера из руки и не раскрывая, спрятал куда-то в таинственные складки своего зелёного халата.

— Счастливо, молодой человек, — в голосе его скользнули философские нотки, — но сейчас вынужден просить прощения, меня ждут другие пациенты…

— Да, да… — не дожидаясь конца фразы, отмахнулся Джер.

Он некоторое время смотрел в спину Ясмин и Коту. Как же так вышло: совершенно чужой человек оказался рядом, был всё время рядом, и дальше будет рядом с ней, оберегая, защищая, подбадривая… Эта парочка всем ещё задаст перцу. Через неделю Кот начнёт вытаскивать её на прогулки, не слушая возражений и «через не хочу». Через месяц втянет в бурную концертную деятельность, а через год познакомит с каким-нибудь отличным своим приятелем, человеком добрым, умным и надёжным. Который не покупает девушек на белый «Porsche», который ездит на старом джипе, но всегда когда сажает её в машину, говорит «пристегнись!». Кот вообще молодец, никому не даёт спуску, оглянуться не успеешь, как он нажмёт на того, надавит на эту — и улетит наша птичка-синичка Ясмин в свадебное путешествие. А тебя, дорогой братец, вежливо пригласят на свадьбу, потому что ты кретин, идиот и последняя паскуда. И блядь к тому же. Но сестра, конечно, всё равно тебя любит. И простит… наверное, уже простила.

Джерфид невесело усмехнулся, и медленно, нога за ногу, не сокращая расстояния, поплёлся следом.

…К чёрту старые джипы и белые «Porsche». Надо ей машину купить, пусть учится, в конце концов. Чтоб меньше тянуло покататься. Лучше пусть сама непутёвого брата покатает. Какую-нибудь небольшую, но надёжную. И красного цвета. Вишнёвого. Это сейчас в тренде. Как раз в самый раз. И за границу она поедет — что-то я слышал, про международные художественные курсы…