Опрометью выбежал я из их дома – ум мой был ясен и точен как никогда, я помнил, что предусмотрительно никому не давал своего адреса, даже Домингесу, и знал, что, был ли тот незрячий шут парализован или нет, слепота помешает ему погнаться за мной по лестнице.

Как стрела, я пересек бульвар, все так же бегом промчался по Люксембургскому саду из конца в конец, поймал такси и, не теряя времени, поехал к себе, чтобы взять чемодан и бежать из Парижа. Но пока я в самых общих чертах обдумывал предстоящую поездку, мне вдруг пришло в голову, что, хотя я никому не открыл, где живу, Секта, весьма возможно (да что я говорю – бесспорно!), выслеживала меня все это время и предусмотрела любое внезапное мое бегство. На кой дьявол мне чемодан! Паспорт и деньги я всегда носил с собой. Больше того, хоть я точно не знал, что может со мной произойти, долгий опыт исследования подсказал мне ход, который я тогда счел гениальным: взять паспорт с визой двух или трех стран. Сами подумайте, после эпизода на улице Гей-Люссак Секта, вероятно, сразу же поставит стража у аргентинского консульства, чтобы меня не упустить. Еще раз, при всем смятении, меня подбодрило ощущение собственной силы, основанной на предусмотрительности и способности логически мыслить.

Доехав до Больших Бульваров, я велел шоферу везти меня в любое трансагентство. Купил там билет на ближайший самолет. Подумал и о наблюдении за аэродромом, однако мне все же казалось, что Секта собьется со следа, будет ждать меня сперва у консульства.

Так я вылетел в Рим.

Сколько глупостей мы совершаем, полагая, что рассуждения наши безупречны! Ну да, мы рассуждаем верно, рассуждаем превосходно, исходя из предпосылок А, В и С. Беда та, что мы упустили из виду предпосылку D. Да еще Е и F. И весь латинский алфавит плюс русский. Но хитроумные следователи от психоанализа бывают очень довольны, сделав наиточнейшие выводы из своих скелетоподобных схем.

Сколько горьких дум передумал я на пути в Рим! Я пытался упорядочить свои мысли, свои теории, пережитые события. Ведь предугадать будущее возможно лишь тогда, когда нам удается обнаружить законы прошлого!

А сколько промахов было в прошлом! Сколько оплошностей! Сколько наивнейших поступков, и это у меня-то! Лишь в тот момент я понял двусмысленную роль Домингеса, вспомнив историю с Виктором Браунером. Теперь, много лет спустя, я убеждаюсь в верности своей гипотезы: это Домингес толкнул его на путь к психиатрической больнице и к самоубийству.

Итак, во время того полета я вспомнил странную историю Виктора Браунера и вспомнил также, что при встрече с Домингесом спросил у него обо всех: о Бретоне, о Пере, о Эстебане Франсесе, о Матте, о Марселе Ферри. Только не о Викторе Браунере. Знаменательное «забвение».

Для тех, кто не знает, расскажу историю Браунера. У этого художника навязчивой идеей была слепота, и на многих картинах он изображал людей с выколотым или вытекшим глазом. Даже написал автопортрет, на котором у него один глаз отсутствует. Так вот, незадолго перед войной, на пирушке, устроенной в мастерской одного художника-сюрреалиста, Домингес спьяну запустил в кого-то стаканом – тот уклонился, и осколок вонзился в глаз Виктору Браунеру.

Судите сами, можно ли говорить о случайностях, если понятие случайности в мире людей лишено смысла. Напротив, люди, словно сомнамбулы, стремятся к неким целям, которые они порой смутно предчувствуют и к которым их, как мотылька к огню, влечет какая-то странная сила. Так Браунер шел к стакану Домингеса и к слепоте; так явился я к Домингесу в 1953 году, не зная, что опять делаю шаг по велению своей судьбы. Из всех, кого я мог бы повидать в то лето 1953 года, я почему-то остановился на человеке, в некотором смысле находившемся на службе у Секты. Остальное более чем очевидно: картина, привлекшая мое внимание, и мой испуг, и слепая натурщица (натурщица для этого единственного случая), и комедия ее сожительства с Домингесом, и глупейшая моя роль наблюдателя с антресолей, и моя связь со слепой, фарс с паралитиком и так далее. Предупреждение простакам:

И главное, предупреждение тем, кто после меня, прочитав это Сообщение, решит предпринять поиски и зайти хоть немного дальше меня. Были и у меня злополучные предшественники, вроде Мопассана (который поплатился безумием), вроде Рембо (который, несмотря на бегство в Африку, тоже кончил бредом и гангреной) и других безымянных героев, нам неизвестных и, вероятно, окончивших свои Дни – и никто не догадывался, почему – в стенах сумасшедшего дома, под пытками политической полиции, задохшихся в карцерах, утонувших в трясинах, съеденных хищными муравьями в Африке, угодивших в пасть акулы, кастрированных и проданных восточным султанам или, как я, обреченных на смерть от огня.

Из Рима я бежал в Египет, оттуда пароходом – в Индию. Рок словно бы обгонял меня и меня подстерегал: в Бомбее я почему-то очутился в борделе со слепыми женщинами. В ужасе я сбежал в Китай, оттуда – в Сан-Франциско.

Несколько месяцев прожил там в пансионе итальянки по имени Джованна. Потом все же решил возвратиться в Аргентину – мне стало казаться, что ничего подозрительного уже не происходит.

Очутившись на родине, я, наученный горьким опытом, выжидал, надеясь встретить какого-нибудь родственника или знакомого, который при несчастном случае лишится зрения.

Что было потом, вы знаете: наборщик Селестино Иглесиас, ожидание, несчастный случай, опять ожидание, квартира в Бельграно и наконец герметически закрытая комната, где, думал я, окончательно решится моя судьба.

То ли от усталости, то ли от долгих часов напряженного ожидания или же от спертого воздуха, но меня стала одолевать сонливость, и в конце концов я забылся тревожным, мучительным сном, полным ускользающих, изменчивых кошмарных видений, смешанных с воспоминаниями, вроде истории в лифте или связи с Луизой или подсказанных ими.

Вспоминаю, был момент, когда мне почудилось, что я задыхаюсь; в отчаянии я вскочил, подбежал к двери, принялся колотить по ней. Потом скинул пиджак, чуть погодя и сорочку – все мне мешало, я изнемогал.

До этого момента я помню все отчетливо.

Не знаю, может, подействовали мой стук и крики, но дверь открылась, и появилась Слепая.

Я и сейчас ее вижу, вижу ее строгий силуэт в дверном проеме, а за нею светлый, как бы фосфоресцирующий фон. Было в ней какое-то величие, от всей ее фигуры, особенно от лица, исходила неодолимая магическая сила. Словно возникла в дверях застывшая безмолвная змея, вперившая в меня свои очи.

Я попытался воспротивиться чарам, парализовавшим меня: у меня было намерение (разумеется, нелепое, но почти логичное, если вспомнить, что никакой другой надежды не оставалось) накинуться на нее, повалить наземь, если понадобится, и искать выхода на улицу. Но, по правде сказать, я едва держался на ногах: страшная усталость, сонливость сковала мои мышцы, усталость болезненная, как при сильном приступе лихорадки. И действительно, в висках у меня стучало все сильней, и в какой-то миг мне померещилось, что череп мой сейчас лопнет, как перегруженный паровой котел.

Слабеющее сознание, однако, подсказывало, что, если я не воспользуюсь для спасения этой возможностью, другой уже не будет.

Рывком воли я напряг все свои силы и набросился на Слепую. Резко оттолкнув ее, я вбежал в соседнюю комнату.