Должно быть, родители очень его любили, раз пошли на такую жертву, заметила я. Хэ-Чжу ответил, что их пенсия будет браться из его жалованья. Потом он спросил, не испытала ли я сейсмического потрясения, когда мои корни были отняты от заведения Папы Сонга и пересажены в лабораторию Бум-Сука. Не скучала ли я по тому миру, на пребывание в котором был рассчитан мой геном?

Я ответила, что фабриканты сориентированы на то, чтобы ни по чему не скучать.

— А вы разве еще не вознеслись над своей ориентацией? — спросил он наудачу.

Я сказала, что об этом надо подумать.

Нет. Там было много других фабрикантов: носильщики, слуги и уборщики, так что я не слишком выделялась. Потом, когда Хэ-Чжу пошел в гигиенер, какая-то женщина с ярко-красными веснушками, подростковым цветом лица, но предательски состарившимися глазами извинилась за то, что беспокоит меня.

— Слушайте, я наблюдательница мод из Масс-медиа, — сказала она. — Зовите меня Лили. Я шпионила за вами. — Тут она захихикала. — Но женщине с вашим мужеством, вашим чутьем, а более всего — с вашим предвидением, моя дорогая, именно этого и следует ожидать.

Я очень смутилась.

Она сказала, что я на ее памяти первая потребительница, полностью сделавшая правку лица под широко известную фабрикантку-прислугу. В более низких слоях, пояснила она, мое модное притязание могли бы счесть слишком смелым или даже противоречащим слою, но она считала его гениальным. Она спросила, не хочу ли я стать моделью для «вызывающе шикарного 3-мерного журнала». Платить, заверила она, мне будут воистину запредельно: друзья моего приятеля станут пресмыкаться от ревнивой зависти. А нам, женщинам, добавила она, ревность в наших мужчинах столь же приятна, как доллары в Душе.

Я отказалась от предложения, поблагодарив ее и добавив, что у фабриканток не бывает приятелей. Женщина из Масс-медиа притворно рассмеялась моей мнимой шутке и исследовала каждую черточку моего лица. Она умоляла сказать ей, какой лицеправ занимался мною.

— Я просто обязана встретиться с этим мастером. Такой миниатюрист!

После маточной цистерны и ориентации, сказала я, всю свою жизнь я провела за прилавком у Папы Сонга, так что никогда не встречалась со своим лицеправом.

На этот раз смех исследовательницы мод был шутовским, но раздраженным.

Она дала мне свою карточку и настойчиво просила меня передумать, предостерегая, что такие возможности, которые предлагает мне она, не открываются десять дней в неделю.

Когда такси подвозило меня к Единодушию, Хэ-Чжу Им попросил меня называть его впредь только по имени. «Мистер Им» — а то он чувствовал себя, словно на семинаре. Под конец он спросил, буду ли я свободна в следующий девятый день.

Я сказала, что не хочу, чтобы он тратил свое драгоценное время, выполняя профессорские поручения, но Хэ-Чжу настаивал, уверяя, что ему очень хорошо в моем обществе. Тогда я приняла его приглашение.

Да, в какой-то мере. Она помогла мне понять, что твое окружение является ключом к твоей личности, но то мое окружение, которое я знала у Папы Сонга, было ключом потерянным. Я обнаружила, что хочу снова посетить свою прежнюю ресторацию под площадью Чхонмё-Плаза. Я не могла бы до конца объяснить почему, но импульс может быть одновременно и смутно осознаваемым, и сильным.

Я и не утверждаю, что это было разумно, говорю лишь, что мне это было необходимо. Хэ-Чжу десятью днями позже тоже засомневался, тревожась, как бы случайно «не откопать то, что давно погребено».

Я ответила, что погребла слишком много самой себя, так что аспирант согласился сопровождать меня, при условии что я переоденусь потребительницей. Вечером следующего девятого дня он показал мне, как закручивать волосы и пользоваться косметикой. Шелковый шейный платок скрыл мой ошейник, а в лифте, спускавшемся к такси, он покрыл мне лицо черными жадеитовыми тенями.

Оживленным вечером четвертого месяца площадь Чхонмё-Плаза не была тем замусоренным ветровым тоннелем, какой помнилась мне со дня моего освобождения: нет, это был бурлящий калейдоскоп РекЛ, потребителей, чиновных и поп-сонгов. Монументальная статуя Возлюбленного Председателя взирала на свой роящийся народ с выражением мудрым и милостивым. Арки Папы Сонга тянулись с самого южного края площади и сходились в фокус. Хэ-Чжу взял меня за руку и напомнил, что мы в любой момент можем повернуть обратно. Когда мы встали в очередь к лифту, он надел мне на палец Душевное кольцо.

Думаю, ради удачи: у Хэ-Чжу была суеверная жилка. Войдя в лифт, мы оказались в ужасной давке. Когда я поднималась в нем с мистером Чаном, все было совсем по-другому! Неожиданно двери раскрылись, и толпа голодных потребителей увлекла меня в ресторацию. Меня толкали со всех сторон, а я стояла, поражаясь, насколько обманчивыми были мои воспоминания об этом заведении.

Некогда просторный купол оказался таким убогим. Его великолепные красные и желтые огни выглядели такими мертвыми и пошлыми. Мне помнился здоровый и чистый воздух: теперь из-за его жирного зловония у меня перехватывало дыхание. После тишины на Тэмосане шум, царивший в ресторации, был подобен нескончаемой перестрелке. Папа Сонг стоял на Своем Постаменте, приветствуя нас. Я пыталась сглотнуть, но у меня пересохло в горле: конечно же, мой Логоман осудит свою блудную дочь?

Нет. Он поморгал на нас, дернул самого себя кверху за шнурки собственных найков, чихнул, ахнул — и погрузился в Свой Постамент. Дети визгливо рассмеялись. Я поняла, что Папа Сонг был всего лишь игрой света. Как могла пустопорожняя голограмма когда-то внушать мне священный ужас?

Хэ-Чжу пошел искать стол, а я тем временем кружила вокруг Центра. Мои сестры улыбались под слащавыми лампами, свисавшими с потолка. Как неутомимо они работали! Здесь были Юны, здесь была Ма-Да-Лью-108, чей ошейник ныне похвалялся одиннадцатью звездочками, — одна была заработана на несчастье моей погибшей подруги. За старым моим прилавком на западной стороне стояла новенькая Сонми. Здесь же была и Келима-889, заменившая Юну. Я встала к ее кассе, и, по мере того как приближалась очередь, нервничала все сильнее.

— Здравствуйте! Келима-восемьсот восемьдесят девять к вашим услугам! Аппетитно, волшебно, как всегда у Папы Сонга! Да, мадам? Чем порадовать вас сегодня?

Я спросила, узнает ли она меня.

Келима-889 улыбнулась сверх всякой меры, чтобы скрыть свое смущение.

Я спросила, помнит ли она Сонми-451, прислугу, работавшую рядом с ней и однажды утром исчезнувшую.

Бессмысленная улыбка: глагол «помнить» не входит в лексикон прислуг.

— Здравствуйте! Келима-восемьсот восемьдесят девять к вашим услугам! Аппетитно, волшебно, как всегда у Папы Сонга! Чем порадовать вас сегодня?

— Ты счастлива, Келима-восемьсот восемьдесят девять? — спросила я.

Улыбку ее, когда она закивала, озарил энтузиазм. «Счастлива» — это слово из Второго Катехизиса: «При условии, что я повинуюсь Катехизисам, Папа Сонг меня любит; при условии, что Папа Сонг меня любит, я счастлива».

Меня уязвило это жестокое принуждение. Я спросила у Келимы, не хочется ли ей жить так, как живут чистокровные. Сидеть за столиками в ресторации, а не вытирать их?

Келима-889, отчаянно желая услужить, сказала:

— Прислуги едят Мыло!

Да, упорствовала я, но разве ей не хочется увидеть Внешний мир?

Должно быть, когда у Юны-939 проявлялись «отклонения», на лице у меня было написано то же, что у Келимы-889 после этого вопроса. Она сказала: