— Прислуги не выходят во Внешний мир, пока не получат двенадцать звездочек.

Меня подтолкнула девушка-потребительница с цинковыми колечками и накладными ногтями.

— Если вам необходимо издеваться над тупыми фабрикантками, занимайтесь этим по утрам первого дня. Мне требуется пройтись по пассажам до комчаса, понятно?

Я спешно заказала у Келимы-889 сок из лепестков розы и акульи десны. Очень жалела, что рядом со мной не было Хэ-Чжу, и держала ухо востро на тот случай, если бы Душевное кольцо вышло из строя и выдало меня. Устройство сработало, но мои вопросы уже пометили меня как смутьянку.

— Демократизируйте своих собственных фабриканток! — сердито прошипел какой-то мужчина, когда я протискивалась мимо с подносом. — Аболиционистка!

Другие чистокровные, стоявшие в очереди, поглядывали на меня с беспокойством, точно я была носительницей какой-то болезни.

Хэ-Чжу нашел свободный столик в западном секторе — там, где я прежде работала. Сколько десятков тысяч раз вытирала я эту поверхность? Хэ-Чжу тихонько спросил, обнаружила ли я что-нибудь ценное.

— Мы здесь рабыни на срок в двенадцать лет, — шепнула я.

Аспирант Единодушия только потер себе ухо и проверил, не подслушивает ли нас кто-нибудь, но выражение его лица подсказало мне, что он со мной согласен. Он стал потягивать свой розовый сок. Десять минут мы молча смотрели РекЛ: там показывали, как советник Чучхе открывает новый, более безопасный ядерный реактор, ухмыляясь так, словно от этого зависело его пребывание в слое. Келима-889 убирала стол рядом с нами; обо мне она уже забыла. Может, «ай-кью» у меня и был выше, но выглядела она куда более довольной, чем чувствовала себя я.

Возможно, он помог мне избавиться от лишнего напряжения, да. Если какой-нибудь ключ и был, то он состоял лишь в том, что никакого ключа не существовало. У Папы Сонга я была рабыней; на Тэмосане — рабыней привилегированной. Однако случилось еще кое-что, когда мы направлялись обратно к лифту. Я узнала миссис Ли, работавшую на своем сони, и громко назвала ее по имени.

Женщина, которая после приема таблеток свежести выглядела безукоризненно, удивленно улыбнулась сочными губами новой модели.

— Я была миссис Ли, но теперь я миссис Ан. Мой бывший муж утонул на рыбной ловле в прошлом году. Несчастный случай.

Я сказала, что это просто ужасно.

Миссис Ан утерла глаза рукавом и спросила, хорошо ли я знала ее покойного мужа.

Лгать труднее, чем чистокровные это изображают. Миссис Ан повторила свой вопрос.

— До нашего брака моя жена работала в Корпорации, занималась стандартизацией блюд, — торопливо объяснил Хэ-Чжу. Положив руку мне на плечо, он добавил, что эта закусочная была в зоне моей деятельности и что Смотритель Ли был образцовым работником корпократии. Однако в миссис Ан уже пробудились подозрения, и она спросила, когда именно это могло быть. Теперь я знала, что сказать.

— Когда главным его пособником был потребитель по имени Чо.

Оттенок ее улыбки изменился.

— Ах да. Пособник Чо. Отправлен куда-то на север, по-моему, чтобы обучиться командному духу.

Хэ-Чжу взял меня за руку со словами:

— Ладно, «Все за Папу Сонга, Папа Сонг за всех». Нас, дорогая, зовут пассажи. Миссис Ан явно не из тех женщин, что попусту тратят время.

Позже, когда мы вернулись в мою тихую квартиру, Хэ-Чжу одарил меня комплиментом:

— Если бы я всего за двенадцать месяцев вознесся от прислуги до почти что гения, то моим нынешним жилищем был бы не гостевой квартал Факультета Единодушия, но какая-нибудь психиатрическая палата. Серьезно, я оказался бы в самом сердце страны Тру-ля-ля. Вы говорите о «депрессии» — а я вижу одну только жизнестойкость. Вам дозволено чувствовать себя запутавшейся и вывернутой наизнанку. Эта… экзистенциальная тошнота, что вы испытываете, она лишь доказывает, что вы истинно человечны.

Я спросила, как мне излечиться от приступов этой тошноты.

— Вам не излечиться. Придется их терпеть.

До самого отбоя мы играли в го. Хэ-Чжу выиграл первую партию, а я — вторую.

Каждый девятый вечер вплоть до Дня Корпократии. Близкое знакомство породило во мне уважение к Хэ-Чжу, и вскоре я стала разделять высокое мнение о нем, которого придерживался советник Мефи. Профессор во время семинаров никогда не расспрашивал о наших вылазках; возможно, его протеже предоставлял отчеты, но Мефи хотел, чтобы у меня была, по крайней мере, иллюзия личной жизни. Дела в Совете поглощали у него все больше времени, и я стала видеть его менее регулярно. Утренние тесты продолжались: передо мной проходила целая процессия любезных, но незапоминающихся ученых.

Хэ-Чжу, как всякий сотрудник Единодушия, был увлечен интригами, которые плелись в кампусе. Я узнала, что Тэмосан был не единым организмом, но свалкой враждующих племен и групп интересов, в большой степени походя на само Чучхе. Факультет Единодушия удерживал презрительное господство. «Тайны — это магические пули», — любил говорить Хэ-Чжу. Но это господство было и причиной того, почему у стажеров-принудителей было мало друзей за пределами факультета. Девушек, занятых поисками мужа, признавал Хэ-Чжу, привлекало его будущее положение, но мужчины-ровесники избегали напиваться в его обществе.

Архивист, приближается время моей отправки в Дом Света. Нельзя ли перейти к последней моей ночи в кампусе?

У Хэ-Чжу была сильнейшая страсть к диснеям, а одним из преимуществ обучения у профессора Мефи был доступ к запретным картинам в архивах безопасности.

Нет. Я имею в виду даже еще более запретную зону: прошлое, эпоху до Столкновений. Диснеи в те дни назывались «фильмами». Хэ-Чжу сказал, что древние обладали артистизмом, который 3-мерки Корпократии давно утратили. Поскольку единственными диснеями, которые мне доводилось видеть, было порно Бум-Сука, пришлось поверить Хэ-Чжу на слово. В последнюю девятую ночь шестого месяца он явился с ключом от просмотровой аудитории, объяснив, что перед ним заискивает некая миловидная студентка с Факультета Масс-медиа. Говорил он театральным шепотом.

— Я раздобыл диск с одним из самых великих фильмов, когда-либо снятых любым режиссером любой эпохи.

Это была плутовская картина под названием «Страшный Суд Тимоти Кавендиша», снятая до основания Ни-Со-Копроса, в некоей провинции бесплодной европейской демократии, давно захваченной мертвыми землями. Вы, Архивист, видели когда-нибудь фильм, датирующийся началом двадцать первого века?

Никогда не могла понять, почему у Чучхе под таким запретом исторический дискурс. Не из-за того ли, что, будь обозрение истории разрешено, представители низших слоев смогли бы получить доступ к банку человеческого опыта, который соперничал бы с Масс-медиа, а порой и вовсе ей бы противоречил? С другой стороны, корпократия финансирует ваше Министерство архивации, призванное сохранять исторические записи для будущих эпох.

За исключением тех, кто приговорен к Дому Света.