– Знаешь, Данила, я не исключал возможность того, что ты просто приехал за мной, что в действительности нет никакой ситуации 23. А оказалось…

Струев замолчал, и Суворов напряженно спросил:

– И что же оказалось?

– А оказалось, Данила, что ты вспомнил обо мне, когда ситуация залезла в такую задницу, что никакой проктолог не поможет.

– Мы с тобой, доцент, не семейная парочка, чтобы выяснять отношения. Мы Советники. Наша задача важнее любых наших переживаний. Поэтому мы работаем вместе, и все. Работаем здесь и сейчас.

– Работать мы будем завтра, Данила. Сейчас поехали куда-нибудь. Кто знает, сколько нам еще отпущено вечеров с пятницы на субботу в нашей родимой России, а?

– Ты чего-то недоговариваешь, доцент, – прищурился Суворов.

– Да все я договариваю, Данила. Просто ты, как мне кажется, однобоко смотришь на проблему. Ты не понимаешь, откуда взялась ситуация 23, так поразмысли от обратного. Что и кого вы точно не проверяли? Вы не знаете вектора, цели потенциальных сменщиков. Снова подумай: что никогда не принималось в расчет?

– Я перестал тебя понимать, доцент…

– Это произошло давно, Данила. Ладно, поехали правда куда-нибудь, а то я напьюсь прямо тут на голодный желудок. Все откровения – завтра. А сегодня, я так думаю, меня уже никто не попытается убрать. Тем более, полагаю, пасти нас все равно будут и «лисы», и «медведи».

– Почему бы нашим таинственным «доброжелателям» не попробовать сегодня еще разок? – спросил Суворов.

– Тогда они точно раскроются, – ответил Струев. – Я достаточно их напугал и до, и после покушения, сейчас им надо перегруппироваться, подумать…

– Да чем же ты напугал их так после покушения-то?

– Да тем, что жив остался, балбес! И хорош болтать. То, что мы не семейная парочка, еще не означает, что ты меня сегодня не ведешь на прогулку в город.

Свет слепящей глаза лампы погас, Ясногоров услышал тяжелый вздох Струева, потом раздался щелчок выключателя, и в комнате зажглось нормальное освещение.

– Не тяните, Иван Андреевич, – сказал Ясногоров, – что опять не так?

– Вопросы четыре, восемь и девять, Алексей Георгиевич, – ответил Струев. – Вы снова подставились. А еще десятый вопрос. Ответ слабоват, знаете ли.

– Десятый вопрос был для меня совершенно неожиданным… Хм-м… Я только сейчас сообразил, что это некая вариация того, что мы обсуждали с вами и Анатолием Ивановичем.

– Вариация! – всплеснул руками Струев. Он встал со своего стула позади лампы, направленной в лицо Ясногорова, и было слышно, как хрустнуло У него в коленных суставах. – Да все кругом – вариации давно известных высказываний, речей, мнений, идеологий и полемических приемчиков. М-да-а… времени совсем не осталось, времени…

– Так давайте продолжать. Я готов.

Струев посмотрел на Ясногорова. Тот сидел на своей специально сделанной неудобно табуретке спокойно и прямо, смотрел на Струева решительно, но взгляд его светился приветливостью и умом. «Все-таки каков образчик, а! – подумал Струев. – Осанка, глаза, шевелюра… И, главное, удар держать может. Может, черт его побери! Ведь могли бы мы надеяться на… Нет, к черту! И как же ему объяснить-то?..» Струев закурил сигарету и стал расхаживать по комнате.

– Пока вы эдак маячите, Иван Андреевич, – подал голос Ясногоров, – я могу тоже размять ноги?

– А? – Струев очнулся от раздумий.

Ясногоров махнул рукой и встал без разрешения.

– У-ух, – выдохнул он и посмотрел на часы, – а ведь два с половиной часа вы меня в этом пыточном кресле продержали! Вы знаете что, Иван Андреевич, вы не расстраивайтесь. Это немного перфекционизмом попахивает.

– Чем?

– Перфекционизмом. Вы представьте, что это боксерский поединок, положим, за самый высокий титул. Тренеру очень хочется, чтобы его боец выиграл чисто и красиво, абсолютно точно выполнив установку на бой. Но ведь так не бывает.

– Да вы хоть понимаете…

– Да хватит вам, Иван Андреевич, в конце концов! Я что, ребенок? Прекрасно я все понимаю. И цена на кону такая, больше которой только спасение души, и опасность нешуточная на каждом шагу, да и акулы бросаться на меня будут о-го-го какие. Но мы справимся, я думаю. Давайте работать.

– О боже! – Струев замотал головой и жадно затянулся. – Вы это что, Алексей Георгиевич, мои же приемчики на мне? Но я не нация, которую надо в трудный момент успокоить, не избиратель, которого необходимо поразить несокрушимым великодушием и спокойной сильной волей…

– А сами-то?

– Что я сам?

– Вы сами-то посмотрите, Иван Андреевич, что вы делаете, когда весь этот спарринг со всеми предполагаемыми и воображаемыми противниками мне устраиваете!

– Что же?

– Дорогой Иван Андреевич, – Ясногоров подошел к Струеву, сжал ладонью его плечо и, посмотрев ему в глаза, ободряюще улыбнулся, – вы, как мне кажется, не соизмеряете силу… Нет, не перебивайте пожалуйста. Послушайте. Вы самый сильный противник в дебатах и всяческих трюках такого рода. Вы бьете меня, встав на позицию оппонента…

– Врага, – ввернул Струев.

– Хорошо, врага, – согласился Ясногоров, – согласен. Так вот, встав на его позицию, вы лупите по мне со всей вашей силой, а не его, со всей вашей точностью и остротой, вовсе не его. А потом начинаете расстраиваться, что я в эдаком поединке выгляжу не идеально. Вы хотите меня на реальные ситуации натаскать максимально хорошо, так вот на реальные и натаскивайте. Все, – Ясногоров хлопнул Струева по плечу, – у меня ноги в норму пришли, давайте продолжим.

– Черт побери, мой будущий Президент! – вышел из себя Струев, сделал два шага к столу и затушил сигарету в пепельнице. – Поймите и вы, что это ваше «неидеально» в любой момент может обернуться капитальной проблемой. Мы нейтрализовали максимум опасностей, которые могут грозить вашей предвыборной кампании, за вас выскажутся практически все, кто в глазах народа выглядит привлекательно и в высшей степени положительно. Четыре пятых всех, кто заинтересован в том, чтобы мы не пришли к власти и не изменили ничего, так или иначе нейтрализованы. Вы знаете, какими способами нейтрализованы?

– Знаю, – спокойно ответил Ясногоров.

– Вот и хорошо. Но есть еще одна пятая, а плюс к этому постоянная опасность того, что одно неверно сказанное вами слово сдвинет хрупкое равновесие в западных элитах, и они предпримут свое наступление не тогда, когда для них будет поздно, а именно тогда, когда для нас это будет особенно опасно. И вот ведь в чем беда: именно тогда, когда нам, казалось бы, уже никто не сможет ничего противопоставить, некому встать насмерть у нас на пути, мы и можем с треском провалить все к чертовой бабушке!

– Я знаю, что мы идем по острию меча, Иван Андреевич, – вздохнул Ясногоров. – И сам понимаю, и вы мне это постоянно втолковываете. Меня не надо агитировать. И, поверьте, я ничего не боюсь, кроме бога и плохого будущего для моей страны. Я просто хочу сказать вам, что вы хотите все сделать не просто лучше, а лучше лучшего, учесть все, избежать всего, даже того, что еще неизвестно, есть оно или нет. И поэтому вы переживаете, мечетесь и боитесь. Совесть и желание сделать все хорошо – это прекрасные качества. Но вот вечное опасение сделать что-то нехорошее и перфекционизм – это фобии, Иван Андреевич, а они до добра не доводят.

– Где-то я уже это слышал, – прищурился Струев, – не Суворов ли вам это напел?

– А сколько вы мне всего успели напеть? – улыбнулся в ответ Ясногоров. – Ладно, мы будем продолжать?

У Струева в кармане пискнул коммуникатор. Он достал его и приладил на ухо.

– Здесь Струев. Да, а ведь ночи уже стали короче… Да, хорошо. Понял. Жду. Вот, – повернул он голову к Ясногорову, – через три минуты здесь будет Никитин. Так что пока перерыв. Пойдемте кофе выпьем.