– Это имеет отношение к нашей проблеме? – спросил Суворов.

– К нашей проблеме может иметь отношение все, – ответил Струев.

Суворов всегда заранее предупреждал о своих визитах к митрополиту Тихону и всегда ждал, когда его позовут, не входя в лавру. Вот и сейчас он сидел на каменном парапете у памятника Сергию Радонежскому, свесив голову на руки и глядя себе под ноги. Струев неспешно прохаживался взад-вперед поодаль, время от времени поднимал голову и жмурился на яркое, но скупое на тепло апрельское солнце. Остановившись в двух шагах от Суворова, он долго смотрел на него с улыбкой, потом заговорил:

– Ты расстроен чем-то. Что случилось?

– Ничего.

– Не верю. Что тебе Аннушка вчера такого наговорила, что ты мрачнее тучи? Продолжает тебя строить? На меня-то она с самого начала рукой махнула, а вот тебя… О, на тебя нет. Среди тебя она проводит оргработу…

– Доцент, отстань!

Струев пожал плечами и продолжил свои расхаживания и принятие солнечных ванн. К ним тихо приблизился священник.

– Данила Аркадьевич? Иван Андреевич? Владыко Тихон ждет вас.

Священник сразу же развернулся и быстром шагом направился к центральным воротам лавры. Суворов и Струев последовали за ним. Тихон принял их в своем рабочем кабинете. Оба подошли под благословение, затем Тихон предложил им сесть и сам уселся за свой стол.

– Ну, с чем пожаловали, власть имущие? – спросил он.

– Владыко, я хочу исповедоваться, – сказал Суворов.

– Иди, Данила, на литургию в любой храм и исповедуйся, – отозвался Тихон, – ты ел-пил сегодня? Не курил? Нет? Что же утром в храм не пошел? И что за срочность? Когда причащался святых таинств в последний раз?

– Полторы недели назад, – ответил Суворов.

– Что же, можно было бы и почаще, но…

– Вы мой духовник. Я всегда исповедовался вам. И… я хочу посоветоваться.

– Я, сын мой, не могу более исповедовать тебя, – тихо проговорил Тихон, опустив глаза, – я познакомлю тебя с одним очень хорошим иереем, теперь он пусть несет сие бремя, не я.

– Но почему? – Суворов встал и сделал шаг к рабочему столу Тихона.

– Я, кажется, понимаю, – пробормотал Струев со своего места, – причины две, раб божий Данила. Во-первых, владыко устал в твоем лице исповедовать всю политическую систему страны…

– Доцент, хоть сегодня!..

– А во-вторых, – не обратив на окрик Суворова никакого внимания, продолжил Струев, – сдается мне, у нас скоро будет новый Патриарх.

– Не лезь не в свои дела, Иван! – повысил голос Тихон.

– И хороший Патриарх, – ввернул Струев, – однако не об этом речь… Владыко, почему прервана экуменическая миссия?

– Об этом спросить пришли?

– Не совсем, владыко, но… Так почему?

– Не вашего это ума дело, – ответил Тихон, – можете у Патриарха спросить. Он благословил приостановку переговоров с Ватиканом.

– Владыко, Патриарх болен и немощен, – сказал Суворов. Он старался себя сдерживать. Проглотив обиду, вызванную отказом духовника, он говорил почтительно, но Струев видел, как сжимаются и разжимаются его пальцы. Это был явный признак недовольства и раздражения, – Вы знаете об экуменической миссии больше Его Святейшества. Вы знаете все.

Тихон продолжал молчать.

– Владыко, я должен знать о причинах такого решения Церкви. Я обязан знать, что произошло. Я отвечаю за страну.

– Ох, велика гордыня твоя, Данила! – Тихон вскочил с места, обошел свой рабочий стол и встал прямо напротив Суворова. – Велика и страшна! Ты что о себе возомнил? Ты не помазанник божий и не Патриарх. Ты думаешь, что несешь ответственность за всю страну? Ну так и понесешь ее перед Богом!

Тихон ткнул Суворова пальцем в грудь, тот сделал шаг назад и плюхнулся обратно в свое кресло.

– Вы его еще смердом назовите, – усмехнулся Струев.

– Молчи, охальник! – закричал Тихон. – Чего только не услышишь от тебя… Следи за языком своим!

– И за питием, – проговорил себе под нос Струев.

– И за питием тоже следи, – Тихон вернулся на свое место за рабочим столом, – но более всего за языком. Ты с Анатолием и Германом неуместный шум поднял, пропаганду такую ведешь, что стыдно мне! «Третий Рим», «Православная Цивилизация», «духовная экспансия»… Каких еще чудных терминов понапридумали? Или эта ваша Православная Цивилизация – доброе оправдание для крови пролитой, крови, которой продолжаете стращать Европу?!

– Не мы, владыко, – возразил Струев, оглянувшись на Суворова, – мы Европу не кровью пугаем, а так, пустяками: голодом и холодом.

– Доцент, помолчи ради бога, – отмахнулся Суворов, – владыко, что произошло за эти три недели? Почему сейчас такая реакция на… Постойте, иерархи с муфтием не поссорились?

– Не говори глупостей, Данила, – ответил Тихон, – не было с муфтием ссоры никакой. Только церкви и сохраняют мир в стране и среди южных соседей…

– Признаю с почтением и благодарностью, – Суворов поднял руки, – хоть столкновения и бои, не прекращаясь, идут на юге все эти годы, да и террористы никуда не делись, но только у нас такое относительное спокойствие в отношениях с мусульманами, своими и чужими… Однако же, владыко, я что-то не понимаю… С муфтием вы, стало быть, в хороших отношениях, в постоянном, так сказать, контакте, а переговоры с католиками прервали. Почему?

– Переговоры зашли в тупик, – Тихон снова смотрел вниз.

– Но ведь никто не просил и не ждал немедленного результата, даже ничтожного, – настаивал Суворов, – идет себе процесс и идет… Но прерывание экуменической миссии… Что такого неприятного сказали вам в Ватикане?

– Не лезь, Данила! – Тихон поднял горящие то ли гневом, то ли страхом глаза и уставился на Суворова. – Мы и ранее характер проявляли. Ты и сам это любишь: прешь напролом, как бык… Что такого ужасного случилось? Ты все больше Германию, Голландию, Бельгию, Швецию обрабатываешь. А тамошним протестантам до наших церковных распрей с католиками дела нет.

– А Франция с Италией? – спросил Суворов.

– А были ли распри? – встрял Струев.

– Что неймется-то вам? – отозвался Тихон, уже спокойнее, почти ласково. – На свое доброе государственное служение вы всегда получали благословение Церкви. Вы многое сделали для нашей богохранимой страны. Два года минуло всего, а страна стала другой. Но не думайте, что ваши экономические уловки и пронырливые спецслужбы дают вам право замахиваться на духовное, – Тихон снова стал повышать голос: – Церковь молчит о цене, коей заплачено за изменения, но помнит! Все я помню! Не думай, Иван, что забыл я и о твоем богомерзком умении! Знаю я, о чем советоваться пришли. Ты, Данила, Европу к рукам прибрать хочешь, а ты, Иван, вокруг Руси крепостную стену воздвигнуть желаешь. Не думайте, что я рассужу вас. Про экуменическую миссию спрашиваете – отвечаю: я ее прервал. Временно. Ни о чем это не говорит. Ваше дело – налоги да армия, мое – люд православный. Не лезьте в духовные дела!

– Почему же? – Суворов побледнел, у него даже глаза полезли из орбит. – Что случилось, владыко?..

– Погоди-ка, Данила, – снова вступил в разговор Струев. – Владыко, это что же, шантаж? Сделка? Что на что меняем, а?

Тихон снова поднялся на ноги.

– У меня много дел, господа, – сказал он, – извините…

За спинами Суворова и Струева открылась дверь. Обернувшись, Суворов увидел в дверном проеме хорошо знакомого ему отца Алексея. И священник, и митрополит недвусмысленно ждали, когда гости уйдут. Тихон стоял за своим рабочим столом, опираясь кулаками на столешницу – вроде как и благословлять не собирался. Суворов встал, пожал плечами и вышел из кабинета Тихона. Струев задержался на несколько секунд дольше и смотрел на митрополита, но Тихон так и не поднял на него глаз. Попрощавшись, Струев присоединился к Суворову. Отец Алексей проводил их до дверей здания. Суворов целенаправленно пошел к источнику святой воды, долго пил ее с ладоней и умывался. Затем, не сказав ни слова, Суворов двинулся по дорожке к воротам лавры. Выйдя из ворот и остановившись только на секунду перекреститься, Суворов быстрым шагом прошел к лимузину и уселся на свое место, захлопнув дверь. Струев подошел к автомобилю следом, но садиться рядом не стал. Он остановился около двери Суворова и закурил. Суворов опустил стекло и раздраженно спросил: