Далинар не ответил. Он смотрел вниз, в пустоту, испуганный до смерти.

— Это не только о тебе, — сказал светловласый, поднимая руку вверх. На небе погас огонек; Далинар даже не знал, что он там был. Потом другой. Солнце, казалось, начало тускнеть.

— Это обо всем, — сказал человек. — Я должен был понять, что он пришел за мной.

— Кто ты? — задал вопрос Далинар, скорее спрашивая самого себя.

Незнакомец все еще глядел в небо.

— Я оставляю это, потому что должно быть хоть что-то. Надежда найти и понять то, что надо сделать. Ты хочешь сразиться с ним?

— Да, — ответил Далинар, хотя знал, что это бессмысленно. — Я не знаю, кто он, но если он хочет сделать это, я сражусь с ним.

— Кто-то должен повести их.

— Я, — сказал Далинар, слово само вышло из него.

— Кто-то должен объединить их.

— Я.

— Кто-то должен защитить их.

— Я!

Какое-то мгновение человек молчал. Потом произнес ясным четким голосом:

— Жизнь перед смертью. Сила перед слабостью. Путь перед целью. Произнеси эти древние клятвы и верни людям Осколки, которые они когда-то носили. — Он повернулся к Далинару и посмотрел ему прямо в глаза. — Сияющие Рыцари должны встать.

— Я не понимаю, как это можно сделать, — прошептал Далинар. — Но я попробую.

— Люди должны противостоять ему вместе, — сказала фигура, подходя к Далинару и кладя руку ему на плечо. — Вы не должны ссориться, как в прошлом. Он понимает, что — дай вам время — вы станете врагами сами себе. И ему не надо будет сражаться с вами. Если он сумеет заставить вас забыть прошлое, сумеет натравить друг на друга. Ваши легенды гласят, что вы победили. Но правда в том, что мы потерпели поражение. И мы проигрываем сейчас.

— Кто ты? — тихо спросил Далинар.

— Я бы хотел сделать больше, — повторила фигура в золотом. — Вы можете выбрать защитника для борьбы с ним. Он связан некоторыми правилами. Как все мы. Защитник может помочь вам, хотя я не уверен. И… без Осколков Зари… Я сделал все, что мог. Как ужасно оставлять вас одних.

— Кто ты? — опять спросил Далинар, уже зная ответ.

— Я… Я был… Богом. Тем, кого вы называете Всемогущий, творец человечества. — Фигура закрыла глаза. — И сейчас я мертв. Злоба убила меня. Мне очень жаль.

— Ты чувствуешь? — спросил Шут надвигающуюся ночь. — Что-то изменилось. Такой звук, как будто мир опи?сался.

Ворота были закрыты, и ночная стража совершенно не соответствовала своему названию. Они не столько «сторожили», сколько зевали, болтали, играли в брейкнек или — как сейчас — недовольно слушали сумасшедшего.

Безумцу повезло с глазами — светло-голубыми — и это уберегало его от любых неприятностей. Возможно, Шуту следовало поражаться роли, какую цвет глаз — такая простая вещь! — играл у этих людей, но он бывал в слишком многих местах и видел много способов правления. Этот не казался более смешным, чем другие.

И, конечно, всегда есть причина, по которой люди делают то, что они делают. В этом случае веская.

— Светлорд? — спросил один из стражников. Шут сидел на ящиках, которые оставил здесь какой-то купец, еще и давший деньги ночным стражникам, чтобы они проследили за ними. Для Шута они стали удобным насестом. Узел с вещами он поставил рядом, а на колени положил энтир, квадратный струнный инструмент.

— Светлорд? — повторил стражник. — Что вы там делаете?

— Жду, — ответил Шут. Он посмотрел на восток. — Когда придет шторм.

Стражники неуверенно переглянулись. Сегодня ночью сверхшторм не ожидался.

Шут начал играть на энтире.

— Давайте поговорим, чтобы скоротать время. Скажите мне, почему один человек достойнее другого?

Музыка неслась к молчаливым зданиям, переулкам и потертым булыжникам. Стражники не отвечали. Похоже, они не знали, что делать с одетым в черное светлоглазым человеком, который вошел в город еще засветло, уселся на ящики перед воротами и стал играть на энтире.

— Ну? — спросил Шут, прекращая играть. — Как вы думаете? Что может выделить из множества талантливых мужчин и женщин самого уважаемого, самого достойного?

— Э… музыка? — наконец ответил один из стражников.

— Да, самый типичный ответ, — сказал Шут, беря несколько низких нот. — Однажды я задал этот вопрос нескольким очень умным ученым. Что заставляет считать человека самым талантливым из всех? Один выделил артистические способности, как ты проницательно угадал. Однако другой назвал могучий интеллект. А последний — талант изобретателя, способность разрабатывать и создавать сложные устройства.

Он не играл какую-то мелодию, просто перебирал струны, иногда получая гамму или квинту. Что-то вроде болтовни в струнной форме.

— Эстетическая гениальность, — сказал Шут. — Изобретательность, острота ума, способность творить. Благородные идеалы. Большинство людей возьмет что-нибудь из этого набора качеств — если, конечно, есть выбор — и назовет величайшего из талантов. — Он коснулся струны. — Какие мы великолепные лжецы.

Стражники переглянулись; факелы, горевшие в скобах на стенах, освещали их оранжевым светом.

— Вы, наверно, считаете меня циником, — сказал Шут. — Вы думаете, что я собираюсь рассказать вам, будто вслух люди называют эти идеалы, но втайне предпочитают основные инстинкты. Способность добывать деньги или очаровывать женщин. Да, я циник, но именно в этом случае я считаю, что ученые ответили честно. Их ответы говорят о душах людей. В глубине сердца мы хотим верить — и верим — в великое предназначение и добродетель. Вот почему наша ложь, особенно себе, так прекрасна.

Он заиграл настоящую мелодию. Вначале простую, негромкую, приглушенную. Песня для молчаливой ночи, когда меняется весь мир.

Один из солдат прочистил горло.

— А что, по-вашему, является самым достойным талантом человека? — Судя по голосу, он по-настоящему заинтересовался.

— Понятия не имею, — сказал Шут. — К счастью, я спрашивал совсем о другом. Я не хотел узнать, что является самым достойным талантом. Нет, я спрашивал о том, какой талант люди считают наиболее достойным. С одной стороны, разница между этими двумя вопросами совсем крошечная, но с другой, огромная как сам мир.

Он продолжал наигрывать песню. Никто не позволял себе бренчать на энтире, по меньшей мере люди с чувством приличия.

— В этом, — сказал Шут, — как и во всем остальном, наши поступки разоблачают нас. Если художница создает невероятно красивое произведение — используя новую передовую технику, — ее будут превозносить как мастера и она положит начало новому направлению в эстетике. Но что будет, если другая, работая независимо и с таким же мастерством, добьется того же самого в следующем месяце? Достанутся ли ей такие же почести? Нет. Ее назовут подражательницей.

Интеллект. Если великий мыслитель разработает новую математическую, научную или философскую теорию, мы назовем его мудрецом. Мы будем сидеть у его ног, внимать каждому его слову и впишем его имя в историю, как самого уважаемого из тысяч и тысяч. Но что, если ту же самую теорию разработает другой человек и опубликует ее неделю спустя? Оценит ли кто-то его величие? Нет, его забудут.

Изобретение. Если какая-нибудь женщина разработает очень важный проект — фабриал или другое чудо инженерной мысли — ее объявят новатором. Но если какая-нибудь другая предложит то же самое спустя год — не зная, что устройство уже создано, — будет ли она вознаграждена за свое творчество? Нет, ее назовут лгуньей и воровкой идей.

Он тронул струны, дав мелодии продолжиться, скрутиться, навязнуть в зубах, но с легкой насмешкой.

— И вот, — продолжил он, — к конце концов, к чему мы пришли? Действительно ли мы уважаем интеллект гения? Восторгаемся ли мы красотой его ума, если видели результат его работы раньше?

Нет, не восторгаемся. Сравнивая две великолепные работы, одинаково великие, мы всегда предпочитаем ту, которая сделана раньше. Не имеет значения, что вы создали. Важно создать раньше, чем кто-нибудь другой.