За это время бригаду несколько раз пополняли другими неудачниками, и большинство из них тоже погибло. Их заменили, но и большинство новичков погибло. Бригадир менялся за бригадиром. Предполагалось, что он находится на самой безопасной позиции в бригаде, на самой защищенной. Для Четвертого Моста это не имело значения.

Несколько раз обошлось без жертв. Если алети приходили раньше паршенди, никто из мостовиков не погибал. А если они приходили слишком поздно, иногда там уже оказывался кто-то из кронпринцев. В таких случаях Садеас не помогал, а уводил свою армию обратно в лагерь. И даже в плохих забегах паршенди часто сосредотачивались на некоторых бригадах, стремясь убить всех и помешать поставить мост. Бывало, что погибали дюжины мостовиков и никто из Четвертого Моста.

Но крайне редко. Четвертый Мост почему-то обстреливали почти всегда. Каладин даже не трудился узнавать имена своих товарищей. Зачем? Узнаешь имя человека, а не пройдет и недели, как он умрет. Скорее всего, вы оба умрете. Но, может быть, ему следовало спросить их имена. Тогда будет с кем поговорить в Бездне. Встретившись там, они вспомнят, насколько ужасен был Четвертый Мост, и согласятся, что адские муки куда приятнее.

Он тупо ухмыльнулся, все еще глядя на камень перед собой. Скоро придет Газ и пошлет их на работу. Скрести сортиры, чистить улицы, убирать навоз в конюшнях, собирать камни. Все что угодно, лишь бы они не думали о своей судьбе.

Он все еще не понимал, зачем они сражаются на этих проклятых плато. Как-то это связано с большими куколками. Вероятно, в их сердцах есть драгоценные камни. Но причем здесь Пакт Мщения?

Еще один мостовик — молодой веден со светло-рыжими волосами — лежал рядом, уставившись в сочащееся дождем небо. Вода собралась в уголках его карих глаз, текла по лицу. Он не мигал.

Бежать они не в состоянии. Военлагерь одновременно был и тюрьмой. Мостовики могли пойти к торговцам и потратить скудный заработок на дешевое вино или шлюх, но выбраться из лагеря было невозможно. Периметр надежно охранялся. Частично, чтобы не дать схлестнуться солдатам из разных армий, — драки возникали всегда, стоило им только встретиться; но главным образом чтобы не дать убежать рабам и мостовикам.

Зачем? Зачем превращать все это в кошмар? Почему не поставить несколько мостовиков со щитами перед бригадой и не защитить остальных от стрел? Он спросил, и ему сказали, что это слишком замедлит их. Он спросил опять, и ему сказали, что его вздернут на солнышке, если он не закроет пасть.

Светлоглазые действовали так, как если бы весь этот кавардак был чем-то вроде большой игры. Если это так, ее правила скрыты от мостовиков — фигуры на доске понятия не имеют о стратегии игрока.

— Каладин? — спросила Сил, слетая вниз и приземляясь ему на ногу. Сейчас она была девушкой в длинном платье, сливавшемся с туманом. — Каладин? Ты уже несколько дней не разговариваешь.

Он по-прежнему горбился, глядя в небо. Была единственная возможность вырваться. Дойти до пропасти в двух шагах от лагеря. Правила запрещали, но стражники смотрели на это сквозь пальцы. Великая милость, дарованная мостовикам!

Тот, кто решался на это, никогда не возвращался.

— Каладин? — озабоченно сказала Сил мягким голосом.

— Мой отец говорил, что в этом мире есть два вида людей, — хрипло прошептал Каладин. — Те, которые забирают чужие жизни. И те, которые спасают жизни.

Сил нахмурилась и вздернула головку. Такие разговоры смущали ее — абстрактные понятия ей давались с трудом.

— Раньше я думал, что он ошибался. Что бывает третья группа. Люди, которые убивают для того, чтобы спасать. — Он покачал головой. — Полный дурак. Есть третья группа, довольно большая, но совсем не та, о которой я думал.

— Что за группа? — спросил она, садясь ему на колено и от напряжения наморщив лоб.

— Люди, которые существуют, чтобы их либо спасли, либо убили. Средняя. Те, кто ничего не может сделать, только умереть или спастись с чьей-то помощью. Жертвы. Как я.

Он посмотрел на мокрый склад леса. Плотники ушли, набросив брезент на необработанное дерево и унеся с собой инструменты, которые могли заржаветь. Бараки мостовиков находились на западе и на севере от склада. Четвертый Мост стоял в стороне от других, как если бы невезение было заразной болезнью. Инфекционная близость, как обычно говорил отец Каладина.

— Мы живет для того, чтобы нас убили, — сказал Каладин. Он прищурился, глядя на других бригадников Четвертого Моста, апатично сидевших под дождем. — Если мы уже не мертвы.

— Я не люблю видеть тебя таким, — сказала Сил, жужжа вокруг головы Каладина, пока его бригада тащила бревна на склад. Паршенди часто поджигали самые дальние постоянные мосты, так что у инженеров и плотников кронпринца Садеаса всегда хватало работы.

Старый Каладин обязательно спросил бы себя, почему бы армии не охранять мосты. Что-то здесь не так! сказал голос внутри него. Ты видишь только часть головоломки. Они тратят без счета ресурсы и жизнь мостовиков. И совершенно не собираются идти дальше и убивать паршенди. Они сражаются на плато, потом возвращаются и празднуют. Почему? ПОЧЕМУ?

Он не обратил внимания на этот голос. Он принадлежал человеку, которого больше нет.

— Раньше ты весь трепетал, — сказала Сил. — В тебе видели образец воина и командира, Каладин. Твой взвод солдат. Враги, с которыми ты сражался. Другие рабы. Даже некоторые светлоглазые.

Скоро принесут баланду. И он сможет поспать, пока бригадир не разбудит его пинками.

— Раньше я любовалась тем, как ты сражаешься, — сказала Сил. — Сейчас я едва помню это. Мои воспоминания, они какие-то спутанные. Как будто гляжу на тебя сквозь дождь.

Погоди. Очень странно. Сил последовала за ним только тогда, когда его вышвырнули из армии. И она действовала как обычный спрен ветра. Он замешкался, заработав ругательство и удар хлыстом от бригадира. Он потащил опять. Тех мостовиков, кто медленно работал, пороли; тех, кто не слишком быстро бежал в атаку, вешали. В армии на это смотрели строго. Откажись атаковать паршенди, попытайся задержаться, по сравнению с другими мостами, — и тебе отрубят голову. Впрочем, такая судьба ждала тебя именно за это специфическое преступление.

На деле мостовиков наказывали самыми разными способами. Можно было получить дополнительную работу, тебя могли выпороть или уменьшить зарплату. Если ты делал что-то действительно плохое, могли оставить на суд Отца Штормов, привязав к шесту или стене во время сверхшторма. Но голову рубили только за отказ бежать на паршенди.

Каладин и его команда затащили свое бревно в кучу, потом отцепили веревки и побрели туда, где их ждали другие колоды.

— Газ! — позвал чей-то голос. Высокий солдат с желто-черными волосами стоял на краю лагеря мостовиков, за ним теснилась группа жалко выглядящих людей. Это был Лареш — один из солдат, работавших в шатре по приему живого товара. Он привел новых мостовиков, на место убитых.

Стоял ясный день, на небе не было и намеков на тучи, солнце жгло спину Каладина. Газ торопился увидать новых рекрутов, а Каладин и остальные шли в том же направлении за новым бревном.

— Что за жалкий сброд, — сказал Газ, оглядывая рекрутов. — Но, конечно, иначе бы их не прислали сюда.

— Точно, — сказал Лареш. — Вот эти десять впереди занимались контрабандой. Ты знаешь, что надо делать.

Новые мостовики требовались постоянно, но народу хватало. Чаще всего рабы, но в лагерь попадали воры и другие преступники. Паршмены — никогда. Они были слишком ценными и, кроме того, приходились какими-то там родственниками паршенди. Лучше не давать рабочим-паршменам видеть, как сражаются их двоюродные братья.

Иногда мостовиком делали даже солдата. Конечно, только в том случае, если он совершил тяжкое преступление, например ударил офицера. То, что в большинстве армий кончалось виселицей, здесь приводило тебя в бригаду мостовиков. Предполагалось, что, если ты переживешь сто забегов, тебя освободят. Говорили, что пару раз так и произошло. Скорее всего легенда, предназначенная для того, чтобы дать таким мостовикам крошечную надежду.