— Это сработает? — спросил Далинар.

— Полностью уверен, — ответил Садеас. — Вама достаточно понятливый парень, особенно если его ткнуть носом — он быстро сообразит, что лучше использовать Преобразователи, чем тратить состояние, доставляя запасы из Алеткара.

— Возможно, мы должны рассказывать королю о таких делах, — сказал Далинар, глядя на Элокара, стоявшего около павильона и, очевидно, забывшего обо всем.

Садеас вздохнул.

— Я пытался. Он не хочет даже слышать о такого рода делах. Оставьте мальчика его заботам, Далинар. Он полон высоких идеалов справедливости и думает только о том, чтобы повыше поднять меч и поскакать против врагов отца.

— В последнее время он все меньше думает о паршенди и все больше об убийцах, рыщущих в ночи, — сказал Далинар. — Его паранойя всерьез пугает меня. Я не знаю, откуда он ее взял.

Садеас засмеялся.

— Далинар, вы серьезно?

— Я всегда серьезен.

— Знаю, знаю. Но вы, конечно, понимаете, откуда взялась паранойя у мальчишки!

— Из-за того, как убили его отца?

— Из-за того, как его дядя обходится с ним! Тысяча стражников? Остановки на каждом плато, чтобы дать солдатам «обезопасить» следующее? Неужели, Далинар?

— Я люблю осторожность.

— Другие называют это паранойей.

— Кодекс…

— Кодекс — пачка идеализированных нелепостей, — сказал Садеас, — придуманных поэтами; он описывает то, как, по их мнению, дела должны происходить.

— Гавилар верил в него.

— И посмотрите, куда это его привело.

— А где вы были, Садеас, когда он сражался за свою жизнь?

Глаза Садеаса сузились.

— Мы что, опять собираемся ворошить былое? Как старые любовники, неожиданно встретившиеся на пиру?

Отец не ответил, и Адолин в очередной раз подивился отношениям Далинара с Садеасом. Они вполне по-настоящему жалили друг друга; достаточно было посмотреть в их глаза и понять, что эти мужчины едва переносят друг друга.

И, тем не менее, вместе они ловко управляли остальными кронпринцами.

— Я защищаю мальчика своими способами, — сказал Садеас. — Вы — своими. Но не жалуйтесь мне на его паранойю, если заставляете его, ложась в кровать, надевать броню на случай, если паршенди — вопреки всем доводам рассудка! — нападут на военлагеря. «Я не знаю, откуда он ее взял», действительно!

— Идем, Адолин, — сказал Далинар, повернулся и пошел прочь. Адолин за ним.

— Далинар, — позвал его Садеас.

Далинар заколебался, остановился и посмотрел назад.

— Вы еще не нашли? — спросил Садеас. — Почему он написал эти слова?

Далинар покачал головой.

— И не найдете, — убежденно сказал Садеас. — Это глупые поиски, мой старый друг. Они только мучают вас. Мне известно, что происходит с вами во время штормов. Ваш рассудок выплескивает из себя все напряжение, которое вы взяли на себя.

Далинар молча отвернулся и пошел дальше. Адолин поторопился за ним. Что означали последние слова? Почему «он» написал? Мужчины не пишут. Адолин открыл было рот, но почувствовал настроение отца. Сейчас не время для вопросов.

Вместе с Далинаром он дошел до небольшого холмика в середине плато. Они забрались на верхушку и оттуда посмотрели на мертвого скального демона. Люди Далинара продолжали добывать из него мясо и обломки хитиновой брони.

Отец и сын какое-то время стояли там. Вопросы наполняли Адолина до краев, но он не мог найти способ задать их.

Наконец Далинар заговорил.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе о последних словах Гавилара?

— Нет, хотя я не раз спрашивал себя о том, что произошло той ночью.

— «Брат, ночью следуй Кодексу. Сегодня странный ветер». Вот его последние слова перед тем, как мы начали праздновать подписание договора.

— Я и не знал, что дядя Гавилар следовал Кодексу.

— Он первым показал его мне. Он нашел его, когда мы только что объединились, и считал реликвией древнего Алеткара. Он начал следовать ему незадолго до смерти. — Далинар заколебался. — То были странные времена. Джаснах и я не знали, что и думать об изменениях в Гавиларе. Тогда я считал Кодекс глупостью, например то место, которое требует от офицера не пить крепких напитков во время войны. Особенно это место. — Его голос стал тише. — Я был пьян вусмерть, когда убивали Гавилара. Я мог слышать голоса, пытался встать, но слишком перебрал с вином. Я должен был быть там, с ним.

Он посмотрел на Адолина.

— Я не могу жить с этим. Это глупо. Я обвиняю себя в смерти Гавилара, но ничего не могу сделать для него сейчас.

Адолин кивнул.

— Сын, я продолжаю надеяться, что, если ты сможешь следовать Кодексу достаточно долго, ты увидишь — как я, — его важность. Надеюсь, для этого тебе не понадобится такой впечатляющий пример, как мне. Тем не менее ты должен понять. Ты говоришь с Садеасом, ругаешься с ним, соревнуешься с ним. Ты знаешь, какую роль сыграл Садеас в смерти брата?

— Он был приманкой, — сказал Адолин. Садеас, Гавилар и Далинар — вплоть до смерти короля — были добрыми друзьями. Все это знали. Они вместе завоевали Алеткар.

— Да. Тогда он был с королем и слышал, как солдаты кричали, что приближается Носитель Осколков, убивая всех на своем пути. Садеас сам вызвался стать приманкой — надеть одежду короля и бежать под видом Гавилара. Чистой воды самоубийство. Без Доспехов, без Клинка пытаться уйти от преследования Носителя Осколков. Такой отчаянной храбрости я не встречал…

— Но у него не получилось.

— Да. И какая-то часть меня никак не может простить Садеасу, что он остался жив. Я знаю, это глупо, но он должен был быть там, вместе с Гавиларом. Как и я. Мы оба потерпели поражение и не можем простить друг другу. Но мы все еще едины в одном. В тот день мы поклялись защищать сына Гавилара, любой ценой. И теперь не имеет значения, что происходит между нами. Мы защитим Элокара.

Вот почему я здесь, на Равнинах. Не из-за богатства или славы. Они больше не волнуют мою кровь. Я пришел сюда ради погибшего брата, которого любил, и ради племянника, которого я люблю, ради него самого. И, кстати, именно это объединяет и одновременно разделяет нас. Садеас считает, что лучший способ защищать Элокара — уничтожать паршенди. Он и его люди рвутся на плато, стремясь убивать, любой ценой. И, по-моему, часть из них считает, что я нарушаю свою клятву, поступая иначе.

Но так Элокара не защитишь. Ему нужен надежный трон и верные союзники, а не ссорящиеся между собой кронпринцы. Сделав Алеткар сильнее, мы защитим парня куда лучше, чем перебив всех врагов. Это было дело жизни Гавилара — объединить кронпринцев…

Он замолчал. Адолин ждал продолжения, но не дождался.

— Садеас, — наконец сказал Адолин. — Я… я удивился, услышав, что ты назвал его храбрым.

— Он очень храбрый человек. И очень коварный. Временами я сам ошибаюсь и — из-за его экстравагантной одежды и манер — недооцениваю его. Но внутри он хороший человек, сын. И ни в коем случае не наш враг. Иногда мы можем слегка поцапаться. Но он защищает Элокара, и я прошу тебя уважать его.

И что я должен ответить? Ты ненавидишь его и просишь меня уважать его?

— Хорошо, — сказал Адолин. — Теперь я буду сдерживаться в его присутствии. Но, отец, я все еще не доверяю ему. Возможно, он не так предан королю и играет тобой; пожалуйста, помни об этом.

— Очень хорошо, — сказал Далинар. — Буду помнить.

Адолин кивнул. Уже кое-что.

— А что ты сказал в конце? О том, что он написал…

Далинар заколебался.

— Это тайна, которую знают Садеас и я. Кроме нас, только Джаснах и Элокар. Какое-то время я раздумывал, должен ли я рассказать о ней тебе, ведь со временем ты займешь мое место. Я уже говорил тебе, что последние слова моего брата были…

— Следовать Кодексу…

— Да, но есть еще кое-что, что он передал мне, умирая. Эти слова… он написал их.

— Гавилар умел писать?

— Тело короля нашел Садеас, и он же обнаружил обломок доски, на котором собственной кровью Гавилара было написано: «Брат, ты должен найти самые важные слова, которые может сказать мужчина». Садеас спрятал обломок, и потом Джаснах прочитала нам. Если Гавилар действительно умел писать — а все остальное кажется невероятным, — это позорный секрет, который он тщательно скрывал. Я тебе уже говорил, что в конце жизни он совершал очень странные поступки.