…Пока консул обсуждал с Петриченко возможность его возвращения в СССР, в Москву от резидента внешней разведки ушла срочная телеграмма: «Прошу указаний о линии поведения в отношении бывшего руководителя Кронштадтского мятежа Степана Петриченко, обратившегося с просьбой о возвращении на родину».

Председатель ОГПУ Ягода докладывал лично Сталину о просьбе Петриченко. Как поступить? Что сделать?

— Родине можно полезно служить, даже находясь за ее рубежами, — был ответ.

В резидентуру направили следующее указание:

«Установить по возможности негласный контакт с известным Вам П., дать проверочное задание и в случае его успешного выполнения закрепить на постоянной агентурной работе по месту проживания в Финляндии. Обговорить условия конспиративных явок и встреч».

Так Степан Максимович Петриченко стал активным помощником советской внешней разведки. Через него она получала информацию об антисоветских планах и замыслах белоэмигрантских организаций, обосновавшихся в Финляндии, их контактах с единомышленниками в других странах Европы, сведения о самой финской разведке и контрразведке.

«Он всегда оставался личностью», — так характеризовала Петриченко известная советская разведчица Зоя Ивановна Рыбкина (Воскресенская), у которой он находился на конспиративной связи.

«В 1937 году, когда в Москве начались процессы над «врагами народа», на одну из встреч явился взбешенным, — вспоминала о нем З.И. Рыбкина. — Он заявил, что сейчас убьет меня и закопает в снежный сугроб. На мой недоуменный вопрос, в чем дело, он ответил, что страшно возмущен тем, что в Москве судят не врагов народа, а истинных борцов за его собственные идеалы, травят людей, которые делали революцию и остались верны ей. «В любом случае, — заявил он, — я отказываюсь с вами работать!» С превеликим трудом удалось мне тогда успокоить Петриченко и убедить его продолжать сотрудничать с советской внешней разведкой», — докладывала в Центр З.И. Рыбкина.

Обстановка в Европе накалялась, и германская угроза становилась все более ощутимой. Как и другие советские разведчики, Петриченко был ориентирован на работу против гитлеровской Германии.

В начале 1941 года от него поступает несколько сообщений о совместной подготовке немецкой и финской военщины к войне с СССР.

19 января 1941 г. он сообщил конкретные факты о военных приготовлениях Финляндии, о прибытии и размещении в стране немецких офицеров, о концентрации немецких дивизий в Польше.

В марте 1941 г. информировал Центр о прибытии в район Петса-мо немецкой дивизии, а еще некоторое время спустя — о получении резервистами военного обмундирования, что означало практически приведение их в полную мобилизационную готовность.

Это было последнее сообщение Степана Максимовича.

Что же произошло с ним дальше?

После нападения гитлеровской Германии и ее союзника Финляндии на Советский Союз Петриченко был интернирован, а затем и арестован финскими властями и содержался в тюрьме до 1944 года, вплоть до подписания Финляндией договора о перемирии с Советским Союзом. 25 сентября 1944 г. на основании советско-финляндского соглашения он был освобожден, а уже 21 апреля 1945 г. вновь арестован финнами и передан в органы контрразведки Красной Армии.

24 апреля 1945 г. на основании постановления на арест, утвержденного начальником Главного управления контрразведки «Смерш», Петриченко был подвергнут аресту и обыску за то, что, как говорилось в постановлении, «являясь руководителем Кронштадтского мятежа в 1921 году, бежал за границу, проживал в Финляндии, вступил в антисоветскую организацию РОВС, занимался переброской членов РОВС на территорию СССР для подрывной антисоветской деятельности».

Началось следствие. 15 мая 1945 г. Степану Максимовичу были предъявлены обвинения, за каждым из которых мог последовать смертный приговор. Формально следственные нормы были соблюдены. Даже допрошены свидетели.

6 сентября 1945 г. Степану Максимовичу Петриченко было предъявлено обвинительное заключение. Петриченко заявил, что ходатайств и дополнений не имеет.

Уголовное дело на Петриченко С.М. имело такую сопроводительную справку: «Внести в Особое совещание. Меру наказания Петриченко С.М. определить 10 лет исправительно-трудовых лагерей.

Военный прокурор Лозинский».

Без гласного рассмотрения его дела Степан Максимович был осужден. Он умер в Соликамском лагере в июле 1947 года, оставив искренние строки:

«В моей черепной коробке все перевернулось кверху тормашками. Но уверяю, что все, что я делал, делал искренне, честно: отдавал свои силы, энергию и жизнь, будучи убежден, что служу мозолистыми руками интересам рабочих и крестьян. Я не карьерист и не честолюбец. Я не преследовал никаких, абсолютно никаких личных целей…»

Ежедневный прием посетителей в советском посольстве на улице Гренель в Париже подходил к концу, когда в вестибюль вошел среднего роста худощавый господин, одетый в дорогую темно-серую тройку. Гость назвался русским политическим эмигрантом. Дождавшись, когда дежурный комендант закончит разговор по внутреннему телефону, он обратился с просьбой:

— Милостивый государь! Я хотел бы обязательно встретиться с господином послом по вопросу, не терпящему никаких отлагательств. Речь идет о военном заговоре против республики Совдепов. Я — один из непосредственных участников этого заговора. Меня зовут Павел Павлович Дьяконов.

Слово «заговор» подействовало магически, и гостя сразу же провели в отдельный кабинет. Павел Павлович удобно устроился в кожаном кресле и попросил листок бумаги. Надев пенсне, он неторопливо достал из бокового кармана автоперо и принялся писать:

«Настоящим я заявляю, что, будучи в прошлом человеком, враждебно настроенным по отношению к Советской власти, в настоящее время я решительно изменил свое отношение к ней. Обязуюсь охранять, защищать и служить интересам Союза Советских Социалистических Республик и его правительства.

П. Дьяконов, Париж, март 1924 г.»

Имя генерал-майора Павла Павловича Дьяконова — бывшего российского военного атташе в Великобритании — было достаточно хорошо известно в советских военно-дипломатических кругах. Во время неофициальных встреч с советскими представителями он не раз выражал желание вернуться на родину, предлагал себя на любую работу, которая была бы полезной советской дипломатической службе. Но Москва не спешила с ответом. Как и все другие его гражданские и военные коллеги из «бывших», Дьяконов находился под большим подозрением, и чем чаще он говорил о своем намерении помогать новой России, тем осторожнее отвечали на его предложения. Тем более что имелись сведения о тесной связи Павла Павловича с «Российским общевоинским союзом» (РОВС), объединявшим свыше ста тысяч офицеров белой армии.

Вот и на этот раз письмо генерала Дьяконова, доставленное с дипкурьером в Москву, казалось, останется без всякого внимания. Но ситуация к этому времени в Советской России несколько изменилась: войска иностранных интервентов были разбиты и выдворены из страны, внутренняя оппозиция новому режиму, лишившись международной поддержки, притаилась и затихла, и только различные эмигрантские военные и полувоенные организации в Германии, Франции и Англии представляли, по мнению советского правительства, реальную угрозу. Именно против этих организаций и групп, избравших методом борьбы террор, была сосредоточена бескомпромиссная борьба ОГПУ.

— Генерал Дьяконов очень вовремя напомнил о себе, — сказал начальник ИНО, дочитав до конца послание бывшего военного атташе. — А что касается его информации о программе тотального террора за границей против советских граждан и учреждений, то она, несомненно, достоверна. Она перекрывается другими сведениями из надежных источников. Впрочем, прежде чем довериться Дьяконову, нам следует хорошенько изучить его, проследить весь жизненный путь генерала…

На следующий день на стол руководителя ИНО Трилиссера легла справка-объективка на генерал-майора Его Императорского Величества Генерального штаба Российской армии Павла Павловича Дьяконова: