Переданная «Кротовым» информация о японских мобилизационных планах на северо-востоке Китая помогла определить не только сроки и масштабы развертывания Квантунской группировки, но и вычислить основные направления вероятного удара по Советскому Союзу. Копии сообщений из японской военной миссии в Харбине, приказы об откомандировании в ее распоряжение многих известных разведчиков, специалистов по России и Советскому Союзу, позволили сделать вывод об активизации агентурной разведывательной деятельности против СССР с сопредельных территорий. Все это весьма высоко ценилось в Москве, где одним из постоянных получателей информации «Кротова» был Генштаб РККА.

В дополнение к уже упоминавшемуся плану «Оцу» после захвата Маньчжурии появился более детализированный план «Хэй». В частности, первоначально намечалась концентрация основных сил в Маньчжурии. На первом этапе боевых действий против СССР предусматривалось захватить Никольск-Уссурийский, Владивосток, Иман и далее разворачивать наступление на Хабаровск и Благовещенск. Одновременно планировалось вторжение в Монголию. Выкладки, содержавшиеся в этой документальной информации «Кротова», практически полностью совпали с планом, полученным уже после разгрома Квантунской армии в 1945 году. Стоит добавить к этому ставшее известным в Москве заявление военного министра Японии, выступавшего на закрытом совещании в Главном жандармском управлении и подчеркнувшего, что «в проведении своей политики Япония неизбежно должна столкнуться с Советским Союзом, поэтому Японии необходимо военным путем овладеть территориями Приморья, Забайкалья и Сибири…»

Однако постепенно в работе с «Кротовым» стало происходить что-то непонятное: агент стал нервничать, ссылаться на занятость, изменение условий работы, ужесточение режима секретности, стал требовать большие суммы вознаграждения.

Настораживающие признаки стали проявляться и в его поведении: обычно осторожный и аккуратный, он вдруг стал явно пренебрегать элементарными мерами безопасности. Дело дошло до того, что по просьбе агента встречи с ним были перенесены в парк Хибия в самом центре Токио, напротив императорского дворца. Рядом находилось Главное жандармское управление, из окон которого можно было наблюдать не только за прогуливавшимися парочками, но и за контактом агента с советским разведчиком…

Настораживающие трансформации стали происходить и с передаваемой источником информацией — документы по-прежнему были подлинными, сведения представляли несомненный интерес, но агент почему-то «забывал» фотографировать самые важные страницы мобилизационных планов, снятая им пленка не позволяла рассмотреть расположение на карте новых японских авиационных полков на границе с Советским Союзом, а на следующей встрече следовало не вполне внятное объяснение, что «документы уже ушли наверх»…

Накапливавшиеся факты стали вызывать серьезные опасения относительно благонадежности источника, и в Центре было принято решение о проведении детального анализа дела «Кротова». Расследование выявило некоторые дополнительные моменты: при известной японской системе ротации государственных служащих он в течение 10 лет проработал фактически на одном месте! Четырежды сменилось начальство, почти ежегодно обновлялся кадровый состав, а «Кротов» продолжал сидеть на одном и том же месте и через его руки проходил огромный поток секретной информации, регулировать поступление которой советской разведке было полностью в его власти. Кроме того, источник внезапно стал слишком явно демонстрировать свои политические симпатии к советскому строю и его идеологии, стал активно собирать данные на других сотрудников советских учреждений в Токио.

Эти и другие моменты насторожили Центр, который рекомендовал придерживаться нейтральной линии поведения в работе с источником, а в дальнейшем постепенно сворачивать контакты с ним.

Судя по всему, ситуация в работе с агентом развивалась по примерно следующему сценарию: работавший вполне нормально и успешно источник попал в поле зрения своих же коллег, которые сделали вывод о том, что его отношения с советским представителем могли выходить за рамки тех объяснений, которые были им представлены для оправдания своих контактов с советским дипломатом. Эта ситуация могла быть использована японской контрразведкой для организации оперативной игры с советской резидентурой. Момент, надо сказать, был как нельзя более подходящий: Япония начинала активную подготовку к войне с Советским Союзом, и таким каналом дезинформации, как «Кротов», трудно было не воспользоваться.

Его морально-психическое состояние в то время определялось довольно четко: «…K. на последние встречи приходит рассеянный, объясняет это усталостью, большой загруженностью по работе… Один раз явился пьяный…»

Дальше рисковать было нельзя. Слишком опасными могли быть политические последствия возможной провокации. Связь с «Кротовым» было решено прервать, агента «законсервировать» на неопределенное время.

Архивы, как и человеческая память, хранят многое, однако среди пожелтевших документов не удалось найти продолжения судьбы «Кротова» — основного агента токийской резидентуры 30-х годов. Его следы затерялись в бурном водовороте военного времени. Есть лишь косвенное упоминание о его командировке в Маньчжурию. Что произошло дальше, оказался ли он в составе действующей императорской армии, попал ли в плен при разгроме Квантунской армии или погиб при бомбардировках союзниками Токио — неизвестно.

Сотрудники Иностранного отдела ВЧК в ходе оперативной работы за границей стремились не упускать возможности взаимодействия «на личной основе» с местными представителями своей профессии, если это содействовало решению стоявших перед ними задач.

Единичные случаи сотрудничества и разовые его эпизоды постепенно перерастали в одно из направлений разведывательной деятельности, которое являлось одновременно составным элементом комплекса двусторонних межгосударственных отношений. Первыми зарубежными партнерами советской внешней разведки стали органы безопасности Монгольской Народной Республики (МНР) и контрразведка Турции.

В соответствии с советско-монгольской договоренностью весной 1921 года части Красной Армии и Монгольской Народно-революционной армии (МНРА) проводили совместные операции против отрядов главаря контрреволюции в Забайкалье барона Унгерна. Именно с этого момента ВЧК начала оказывать помощь монгольским друзьям не только в проведении специальных акций, но и в создании собственных органов безопасности. Так, по инициативе и предложению чекистов в июне 1922 года при штабе МНРА была учреждена Государственная внутренняя охрана (ГВО), взявшая на себя разведывательные и контрразведывательные функции. Первым руководителем ГВО был назначен Константин Баторун, боевой монгольский командир, окончивший военную академию в Москве. К нему и к начальникам подразделений ГВО были прикомандированы инструкторы из кадровых работников ВЧК.

Главной заботой разведывательных звеньев ВЧК и ГВО с самого начала их взаимодействия была защита государственного суверенитета Монголии от посягательств извне. Серьезную и вполне реальную опасность представляли, в частности, остатки белогвардейских формирований, вытесненных из России и Монголии в Маньчжурию. Командование над ними после разгрома барона Унгерна взял на себя атаман Семенов. Белогвардейцы совершали опустошительные набеги на монгольскую территорию, грабили местных крестьян-аратов, что называется, до нитки, угоняли их скот, жестоко расправлялись с административными и партийными работниками, вырезали их целыми семьями, не щадя даже детей.

Ставка атамана Семенова поддерживала через своих эмиссаров негласные связи с антисоветски настроенными русскими эмигрантами, нередко занимавшими в монгольском государственном аппарате важные должности. Молодая революционная власть была вынуждена использовать их услуги, так как не располагала своими собственными квалифицированными специалистами. Поступавшая по этому каналу информация использовалась семеновцами в подрывных акциях против МНР и России.