— Все равно, Джексон, я рад, что ты смог щелкнуть его[18], - Парк сложил руки. Его глаза горели, когда он смотрел на снимки.

- Если это так, сэр, чтобы справиться с линкором, понадобиться полная эскадрилья — минимум шесть самолетов. Я полагал, что нехватка топлива удержит большую часть их крупных кораблей в базах.

— Да, они использовали их топливо для заправки эсминцев и более легких кораблей эскорта, но если прознали об операции, то могли вытащить из загашников и более тяжелые корабли.

— Не слишком похоже на тот итальянский флот, который я знаю, сэр, — ответил Картридж. — Они будут сражаться, если им придется, но скорее всего дважды подумают об этом, особенно если не могут обеспечить достаточное воздушное прикрытие, или если у нас имеются свои тяжелые корабли поблизости. В этом отношении я не могу представить себе их линкор, идущий сам по себе. Это может быть крупный грузовой корабль, но меня все равно удивляет, что рядом нет кораблей сопровождения.

Парк согласно кивнул.

— Давайте отправим это разведке и посмотрим, смогут ли он найти что-нибудь на этого парня. Однако на данный момент я не думаю, что мы сможем сделать слишком многое. Хорошая работа, Джексон. Вы точно заставили нас задуматься над этим. Пока отдохните, но будьте готовы к скорому вылету. Пока что я свяжусь с Мэрилендом из 69-й разведывательной эскадрильи на аэродроме Лука, дабы он убедился, что корабль движется не в нашу сторону. Свободны, джентльмены.

На «Кирове», тем временем, Федоров устроил собственное совещание в лазарете с участием Роденко, Тарасова и очнувшегося адмирала. Вольский пришел в себя с жуткой головной болью, как и предсказывал Золкин. Его состояние было стабильным, а осколочные ранения, к счастью, были не опасны. Тем не менее, он не вполне осознавал происходящее, и Золкин снова дал ему снотворное.

Должно быть, так и выглядел порог смерти, подумал он про себя. Жуткий грохот пушечного и пулеметного огня, резкий лязг металла о металл, вой рикошетов, жгучая боль в ноге и боку, после которого он не смог удержаться и упал. Затем был удар головой, вспышка белого света, острая боль и темнота, когда сознание отключилось, словно рухнув в черный колодец.

Теперь ему хотелось сна и отдыха от бремени командования, однако внезапно появился Федоров с очередной невозможной историей в которую он, несомненно, должен был поверить. Его голос словно эхом звучал у него в голове, пока адмирал изо всех силы старался сосредоточиться. Молодой офицер был прав во всех аспектах их первого появления в опасных водах Второй Мировой, и у него не было причин не доверять ему.

— Операция «Пьедестал», — медленно произнес он после того, как Федоров закончил свой доклад. — Да, я изучал эту операцию в академии, но это было слишком давно, чтобы я хорошо помнил детали. Что-то подсказывает мне, Федоров, что все находится в ваших надежных руках и я могу немного успокоить свою больную голову.

— У меня имеется 50-страничная статья из Американского Военно-морского колледжа по этой операции, товарищ адмирал. Там все, что нам нужно знать, вплоть до последних подробностей: даты, времена, боевые приказы — все.

— Какова наша позиция? — Спросил Вольский.

— Товарищ адмирал, я приказал занять курс 210 сразу после атаки, после чего мы следовали на скорости 20 узлов в течение двух часов. Однако в настоящее время мы покидаем Тирренское море, и я полагаю, что текущий курс будет для нас опасен. Я приказал немедленно занять курс 45. Мы возвращаемся в Тирренское море, которое может обеспечить нам пространство для маневра и остаться в стороне от основного сражения, пока мы не разберемся в ситуации.

— Кроме того, вы полагаете, что сейчас 16.00 11 августа 1942 года, плюс-минус несколько минут, я полагаю. — Вольский выдавил из себя улыбку, хотя еще испытывал сильную боль. — Точно не 20-е августа?

— Так точно, товарищ адмирал. Мы приняли сообщения, из которых следует, что авианосец «Игл» был потоплен сегодня в 13.10. Николин докладывает, что продолжает фиксировать переговоры относительно отправки выживших в Гибралтар. Мы не могли бы слышать их неделю спустя, будь это 20-е августа.

— Так что же случилось с теми днями, в которые мы совершали переход через Атлантический океан?

— Не могу знать, товарищ адмирал. Мы можем лишь наиболее точно определить текущую дату.

— Разумеется… Благодарю, Федоров, как всегда. Ваши оперативные действия, вероятно, не позволили кораблю попасть в ситуацию, о который мы очень быстро бы пожалели. Крайне важно держаться как можно дальше от зоны операции. Остается лишь вопрос, какой курс нам следует занять в нынешней ситуации? Однако прежде, чем мы начнем, я бы хотел, чтобы к нам присоединился еще один офицер. — Адмирал посмотрел на своего старого друга доктора Золкина. — Не могли бы вы вызвать сюда Карпова?

— Карпова? — Лицо Золина моментально отразило общею реакцию всех них. И на нем явно читалось недовольство.

— Да, я понимаю, что мы все еще испытываем относительно того, что он совершил. Но он высококвалифицированный офицер, один из лучших боевых офицеров флота. Я бы хотел услышать его оценку ситуации с чисто военной точки зрения.

Доктор сложил руки и нахмурился.

— Если вы хотите знать мое мнение, в тактике, которую он проявил в Северной Атлантике, не было ничего выдающегося. Он двинулся прямо в зубы превосходящим силам противника и атаковал их, не думая ни о жизнях, ни о принципах, вообще ни о чем, кроме собственных амбиций. И бог знает, что он собирался сделать в бухте Арджентия — выпустить еще одну ракету с ядерной боевой частью по Черчиллю с Рузвельтом?

— Я понимаю, Дмитрий, — сказал Вольский, обращаясь к другу менее формально. — Но подумайте как психолог. Что мы будем с ним делать? Оставим гнить в карцере до скончания времен? Кто знает, сколько мы проведем в море — возможно, всю оставшуюся жизнь? Я согласен с тем, что Карпов допустил серьезнейшие ошибки. Его суждения были искажены желанием произвести решительное вмешательство, или же, возможно, более темными помыслами. Только он может это знать. Тем не менее, он является офицером Северного флота, или, по крайней мере, когда-то был им. Возможно, мы считаем, что он действовал как сумасшедший, а то и вовсе без сознания. Но если у него остаются силы, чтобы искупить свою вину, снова став человеком, в наших глазах и в собственных, мы должны дать ему такую возможность. Вы не согласны?

Золкин собрался что-то сказать, но остановился и задумался. Он потер темную бороду и кивнул.

— Вероятно, вы правы, товарищ адмирал. Мы можем не уважать его, даже презирать за то, что он сделал, но тем не менее, он человек, и он один из нас. Был бы я рад увидеть, что он стал кем-то большим, чем он представляется мне сейчас? Разумеется. Но должен сказать вам, что пока что у меня имеются серьезные опасения.

— Как и у меня, — согласился Вольский. — Но мы должны с чего-то начать. Пошлите за ним… Если только не будет возражения со стороны остальных, — он посмотрел на Федорова, Роденко и Тарасова. Все они воспринимали ситуацию с соответствующей ей серьезностью, однако никто не высказал возражений, а адмирал приказал привести Карпова. Они тем временем начали обсуждать недавнее нападение и полученные повреждения. Роденко доложил, что основные средства обнаружения работают нормально, но имеются проблемы со станциями наведения зенитно-ракетного комплекса средней дальности. Тарасов доложил, что проблем с гидроакустическим комплексом не имеется, а также отметил, что очень доволен успехами своего молодого сменщика Величко.

Пока они ждали, Золкин поднял еще один вопрос:

— А что насчет Орлова? Он пока также в карцере, надеюсь, что в отдельном. Последнее, что нам нужно — это чтобы эти двое снова снюхались.

— Я серьезно думал об этом, — сказал Вольский. — Орлов не прошел через систему подготовки офицеров, как Карпов. Он был мичманом и пробивался к своей должности старомодным способом, поднимаясь по служебной лестнице. Я встретил его на должности начальника оперативной части, когда прибыл на борт для предстоящих учений, если так можно назвать то, что с нами случилось. Но я никогда не принимал то, как он относится к личному составу. Кроме того, Орлов не имеет боевой подготовки, о которой стоит говорить, и я сомневаюсь, что он способен ее освоить. Нет, Карпов явно вовлек его в то, что произошло. Карпову нужна была сила, а Орлов, я полагаю, думал в первую очередь мускулатурой, когда решился на это, что они сделали. Я не считаю Орлова невиновным — ни в коем случае. Но я не думаю, что он имел хоть какое-то отношение к замыслу этого мятежа.