— Мы перебросили «Бофайтеры» 248-й эскадрильи из Гибралтара на Мальту 10-го августа. Именно эти самолеты обнаружили корабль, и у меня есть доклад Парка о том, что та же эскадрилья совершила вылет на его уничтожение во второй половине 11-го августа. Они снова обнаружили этот корабль и… и не справились. Четыре из шести машин были сбиты, и только два экипажа были подобраны живыми. И вот что странно… Все они были сбиты ракетами. — Он с тяжелым видом сложил руки, глядя на Уэйк-Уолкера и Тови.

— Ракетами? — Напрягся Уэйк-Уолкер, вспомнив о незаживающих ранах, полученных авиагруппами его собственных «Фьюриоса» и «Викториеса». — Вы хотите сказать, что теперь у итальянцев есть подобное оружие?

— Похоже, что так, — быстро ответил Паунд. — Я полагаю, немцы настрогали новую партию этих огненных палок, и отправили их Реджиа Марина, чтобы склонить чашу весов войны в Средиземноморье в свою пользу. В этом отношении, мы могли бы ожидать, что в будущем обнаружим «Тирпиц» или другие тяжелые корабли вооруженными ими. И если они также несут нечто большее… — Последствия были очевидны для всех.

На лице Тьюринга появилось странное выражение, твердое и решительно. Он не знал о боестолкновении и использовании ракет до этого момента. Теперь худшие подозрения подтвердились, по крайней мере, для него самого, но как было убедить в этом верхушку Адмиралтейства? Эти люди были чуждыми бессмысленности королями моря. За ними стоял многовековой опыт, и они привыкли твердо стоять на ногах, и чтобы все было по правилам. Но он не мог молчать. Он должен был что-то сказать.

— Сэр, — сказал он адмиралу Паунду. — Должен заметить, что после тщательного изучения этих снимков я не считаю, что этот корабль имеет отношение к итальянскому флоту.

Паунд тяжело посмотрел на него. Хватило уже и того, что Тьюринг решил противоречить Первому Лорду Адмиралтейства, но мало того, он предполагал… Предполагал что?

— Хорошо, — начал он с некоторым раздражением. — Итак, вы говорите, что это не итальянский корабль. И со всей чертовской определенностью не немецкий. Это оставляет нам вариант, что это нечто их Тулона, хотя будет очень большой фантазией представить французский корабль в море, тем более, с оружием, описанном в последнем рапорте с Мальты.

Остатки французского флота были по-прежнему заперты в Тулоне, в том числе некоторые достаточно грозные корабли, в том числе линкоры «Дюнкерк», «Страссбург» и «Прован», а также многочисленные крейсера и эсминцы, всего 57 кораблей и множество подводных лодок, торпедных катеров, шлюпов и вспомогательных судов.

Уэйк-Уолкер взглянул на это под другим углом.

— Могли ли немцы наложить руку на один из французских кораблей и оснастить его этим новым оружием? Я смею утверждать, что мы не слишком внимательно следили за французским флотом после Абукира.

— «Хижина-4» не может подтвердить это, — сказал Тьюринг. — И могу сказать со всей уверенностью, что в перехваченных сообщениях в коде «Энигма» не было ничего, что позволит «Хижине-8» придти к такому выводу.

— Хотелось бы ощущать большую уверенность в то, что я услышал от вас, профессор, — нахмурился Паунд, — В конце концов, Блэтчли-Парк говорил то же самое относительно появления «Джеронимо».

Тьюринг проигнорировал явный камень в собственный огород, понимая, что обсуждение смешается к выводам, способным привести Королевский флот к серьезным ошибкам. Он пришел к совершенно иным выводам, впервые увидев эти снимки и понимал, что пытаясь донести до них то, что думал, может в большой долей вероятности стать козлом отпущения за любые дальнейшие провалы разведки. Да уж. Гонца повесить. Это случалось слишком часто, несмотря на всю светскую цивилизованность этих людей. Он собрался, и начал говорить то, что думал.

— Адмирал Паунд, — прямо сказал он. — Я очень внимательно изучил этот снимок. Корабль, изображенный на нем, имеет длину более двухсот пятидесяти метров и водоизмещение, по моей оценке, не менее 30 000 тонн. Его длина на тридцать метров больше чем у французских линкоров «Дюнкерк» и «Страссбург», на 20 метров больше итальянских линкоров типа «Литторио», и почти равна длине нашего потерянного «Худа». Он не имеет видимого вооружения, не считая небольших башен с орудиями вспомогательных калибров, но все же смог разбить нос всему нашему Флоту Метрополии в составе двух авианосцев, трех линкоров, пяти крейсеров и девяти эсминцев. Кроме того, он продемонстрировал способность развить ход более тридцати узлов, что больше, чем у наших самых современных линкоров, и даже некоторых крейсеров, но у нем не было видимых дымовых труб и вообще дыма, в частности, на этих последних снимках… — Он позволил последним словам повиснуть в воздухе, поняв, что его голос стал несколько резким от того, что он позволил собственной увлеченности взять верх.

Паунд даже не попытался сдерживать гнев.

— Нелепость! — Хлопнул он рукой по столу, будучи более чем раздражен этим выскочкой-профессором. Он слышал много гадких слухов об этом человеке, о его эксцентричности, странных полетах фантазии и о других особых чертах, которые Паунду не доставляло желания обдумывать. И теперь он делал подобные заявления перед самыми высокопоставленными офицерами Королевского флота! Нелепость была совершенно не тем словом, чтобы выразить недовольство, явно проступившее у него на лице.

— Вы утверждаете, что эти снимки аналогичны тем, что были сделаны годом ранее, и эти два корабля — один и тот же? Нелепость!

Карпов вошел в офицерскую столовую, и разговоры сразу стали тише, в особенности за дальним столом, где виднелись широкие плечи и шерстяная шапка Орлова[34]. Бывший начальник оперативной части, а теперь просто лейтенант морской пехоты сидел рядом с шайкой молодых Starshini, один младший лейтенант также смеялся его шуткам. Их внезапное молчание заставило Орлова обернуться через плечо, и, садясь на свое место, Карпов услышал, как Орлов протянул сквозь зубы «Mudak…». Кто-то из соседей осторожно толкнул его локтем, что побудило Орлова сказать уже в голос «Mne pohui!», говоря, что его это не колышет.

Карпов проигнорировал это, продолжая есть в повисшей тишине и пытаясь сосредоточиться на последнем инструктаже у Федорова и о том, что ожидает их впереди. Однако ситуация все время заставляла его возвращаться к тому последнему моменту на ГКП, когда он изо всех сил пытался выпустить ракету, а Орлов молча стоял рядом, ничего не сказав и не сделав, когда адмирал перехватил управление.

Прокручивая это в уме, он ощущал себя совершенно неправым. Орлов поддержал его решение, но так вышло, что он втянул его в это, ни разу не подумав. В какой-то степени он ощущал себя преданным, но еще более стыдно ему было за то, что он решил заручиться поддержкой такого олуха, как Орлов. Однако уже собираясь перенаправить свой гнев на него, он вспомнил и то, как открыл люк морпехам, глупо решив, что они прибыли по его собственному приказу и даже не подумав, что Вольский уже мог восстановить контроль над кораблем.

На себя посмотри, подумал он. Ты же знал, что это будет только вопрос времени, когда кто-то попытается пройти в лазарет и освободит адмирала. И ты знал, что он немедленно восстановит контроль над кораблем. Вот почему ты заперся на ГКП, полагая, что присутствия Орлова будет достаточно, чтобы остальные офицеры сидели молча. Ты хотел выпустить чертову ракету и ты это сделал, порвав американцев к чертовой матери. Но однажды тебе придется встретиться с ними. Да, однажды ты встретишь всех, кто погиб в моря из-за твоей дурости. Так что забудь про Орлова. Вини себя. Да, ты именно тот урод, которым он назвал тебя, и даже хуже.