- Ты собираешься убить его... я не хочу в этом участвовать. Только не в этом!

Молчание.

- Я... я пришла сказать, что... ты можешь убить меня. Прямо здесь и сейчас, но... я больше не буду тебе помогать! Я не хочу... и не стану.

- Дурочка.

- Какая есть, - огрызнулась девушка. - Но ты... я не позволю больше запугивать меня. Я...

- Такая храбрая, но бестолковая дурочка... не позволишь? Хорошо. Значит, ты не испугаешься меня? Отлично. Мне бы не хотелось, чтобы моя будущая жена меня боялась. А еще не хотелось бы оставлять ее сиротой... мир так непредсказуем, так опасен...

Дарья стиснула кулачки.

Поддаваться нельзя.

Ни в коем случае.

- Мне будет грустно, если с родителями что-то случится... ты же не хочешь этого?

Нет.

Но с ними в любом случае что-то да случится. Мама не знает точно, но догадывается о многом, а молчать она не станет, даже ради него... и ради Дарьи. Папа... папа полагает, будто все в порядке, но это тоже иллюзия.

- Неужели не жаль их?

- Жаль, - рядом с ним тяжело находиться, и странно даже, как это прежде Дарья не замечала этой тяжести. Слепа была. Глуха... решила, будто вот она, любовь.

Или за нее решили.

С него бы сталось, тогда почему...

- И братьев не жаль? Они тебя так любят, так заботятся... переживают... готовы на все... - он играет. И не кажется разозленным. И стало быть...

...все не так, как ей виделось прежде.

И быть может бунт этот ее нелепый тоже ему на руку?

- Не дрожи, - он отступил. - Не трону. Все же нас слишком многое связывает. А что до прочего, то ни к чему я тебя принуждать не стану. Все, что нужно, ты уже сделала. Знаешь, змеи очень любят камни. Теплые. Редкие... ты у меня, если разобраться, еще та редкость. И плакать не стоит. Все у нас будет хорошо... у нас - будет.

Он коснулся волос губами, и это прикосновение, легкое, некогда заставлявшее сердце биться чаще, теперь показалось отвратительным.

- От тебя требуется немного. Быть искренней. Ты же у нас способна на этакую-то малость?

Дарья стиснула кулачки.

Она...

Она сбежит.

Сегодня же.

И отцу напишет. Расскажет обо всем. Он... он сильный и поймет. Поможет. Давно следовало бы рассказать, только она забывала. Это тоже часть дара, только чужого. Дарья вот терялась, а он умел делать так, что люди забывали о важном.

Или не важном.

Главное, сейчас он ушел и... и знает ли о побеге? Догадывается, наверное. Он хорошо изучил Дарью, как и всех прочих. И значит, понять, что она сделает, несложно... и не получится ли так, что именно побега от нее и ждут?

Или...

Она стиснула виски ладонями.

Плохо. И будет еще хуже. И... письмо до отца не дойдет. У него не так много друзей, но и тех, которые есть, хватит, чтобы об этакой мелочи позаботиться. За Дарьей тоже присмотрят, но она больше не боится... настолько ли не боится, чтобы не смолчать?

Сердце заныло.

Скажешь и...

...и промолчишь, легче не станет. Вот как ей быть?

Глава 20

Лизавета пришла в себя не сразу. Она то просыпалась, то открывала глаза, видела пыльный кусок балдахина и посеревший потолок, край окна, за которым сияло солнышко, и вновь падала в душноватый тягучий сон. И опять же просыпалась.

А потом сон, тяжелый, муторный, вдруг взял и закончился. И Лизавета очнулась.

В чужой комнате.

В чужой постели.

И мужчина, дремавший в кресле возле этой самой постели, тоже был чужим. Совершенно. Как бы ни хотелось иного. А ведь хотелось. Встать. Протянуть руку. Коснуться волос. Сказать что-нибудь такое, на редкость уместное, чтобы он улыбнулся и...

...и впору на романы переходить, те, в которых одна несчастная и очень бедная сиротка встречает мрачного графа, не знающего любви, чтобы навсегда изменить его жизнь.

Лизавета шмыгнула носом от жалости, то ли к сиротке, то ли к невинному графу, не знающему пока, какие испытания приготовила для него судьба, то ли к себе самой из-за глупостей, что в голову лезут.

Придумается же.

Хотя...

Если «Сплетникъ» закроют, как один из вариантов, почему бы и нет.

- Как вы себя чувствуете? - поинтересовался Димитрий, не открывая глаз. А сонным он выглядел как-то... мягче, пожалуй.

- Не знаю пока, - честно ответила Лизавета, прогоняя от себя призрак будущего романа, где влюбленный граф раскаивался в былых прегрешениях, клятвенно уверяя гордую сиротку, что более никогда...

Что именно он «никогда» Лизавета не знала.

- А когда узнаете? - Димитрий открыл глаз.

Левый.

Сонный.

- Понятия не имею. Но... почему я здесь? Не поймите превратно, но это как-то... неправильно.

- А где правильно?

- У целителей...

- К ним попадать не стоит, - сказал князь Навойский, открывая и второй глаз. - Уж поверьте мне... к ним если попадешься, то после не выпустят, пока всецело не излечат. А процесс это долгий, муторный... и настойки их... отвратительные.

Тут Лизавета согласилась. Не то, чтобы отвратительные, скорее уж сомнительного, как выяснилось, свойства.

- Но...

- Ты за меня замуж выйдешь, - Навойский поднялся. - На балу объявим о помолвке, и никто ничего дурного не подумает... точнее подумают, конечно, но языки попридержат.

- Это вы мне предложение делаете? - уточнила Лизавета, на всякий случай одеяло повыше подтягивая. Лежала она в постели, что характерно, в одной сорочке и судя по вышивке, предназначенной вовсе не для того, чтобы прилично в ней болеть.

- Это я тебя в известность ставлю.

Книжный граф подленько захихикал, но заткнулся. Ему предстояло предложение делать романтично, в цветочных кущах и с кольцом фамильным.

- А если я против?

- А ты против? - Навойский изогнул бровь.

- Я вас плохо знаю!

- Вот будет время узнать получше... целая жизнь.

Только, мнится Лизавете, может быть она короткой, хотя и полной событий, правда, от любви далеких. А в роман надо будет приключений добавить, опасностей всяких там смертельных, читательницы это любят, главное, чтоб герой героиню красиво спасал.

- У меня приданого нет, - возразила Лизавета. А Димитрий отмахнулся:

- У меня есть.

- И титула!

- Свой имеется.

Нет, не может быть, чтобы он всерьез... он же ж... кто он, а кто Лизавета? Это шутка и крайне дурная, если так...

- Успокойся уже, - Димитрий сел на кровать и руку Лизаветину взял, правда, вовсе не затем, чтобы поцелуями покрыть. Пульс сосчитал.

Хмыкнул.

Произнес с немалою обидой:

- А мне казалось, что я завидный жених.

- Завидный, - согласилась Лизавета, руку под одеяло пряча. - Очень завидный. Только... вы же понимаете, что я... и вы... и будут говорить...

- Пускай себе говорят.

- Нет, - она тряхнула головой. - Неправильно все это... понимаете, сейчас тут происходит... всякое происходит... и я тут... и вы... и кажется, что это любовь. А потом все закончится, и вы поймете, что не такую жену себе искали. И при дворе меня не примут. Точнее примут, куда денутся, только... я здесь не приживусь. Не мое это.

- А что твое? - он спросил это без раздражения, без злости, с искренним любопытством и... сочувствием?

Лизавета зажмурилась и призналась.

- Я не знаю.

- Чаю хочешь? - Навойский поднялся. - Тебе и поесть не помешает, сутки спала.

- Сутки?!

Завтра, выходит, бал... а у нее гость не обихожен и вообще...

- Не волнуйся, твоего зануду заняли. Там халат лежит. И вообще, пользуйся, чем надо. А чего нету, то и говори, принесут...

...и стало быть, тайны в Лизаветином местонахождении нет никакой. Она вздохнула, пытаясь вызвать к себе жалость, но не вышло. Придуманный граф кривлялся, а сиротка, девушка на редкость непоколебимых моральных устоев, укоризненно качала головой: эк Лизавету угораздило-то.

Теперь ей и в самом деле только жениться.