- А чай?

- Подождет.

Прогуляться Хелена не хотела.

Совсем.

Но почему-то позволила себя взять под руку. Тело ее, еще слабое, непослушное, тянулось к рыжей, будто чувствуя чужую силу.

...собственные почти иссякли. И целитель, когда Хелена спросила его про дар - пусть невеликий, но все одно ее собственный - стыдливо отвернулся. Стало быть, надеяться на полное восстановление нечего. С другой стороны, новость вызвала лишь слабое огорчение.

У нее вообще стало сложно с чувствами.

- Осень уже... скоро дожди зарядят. Дождей я терпеть не могу... вообще-то, если вдруг ты забыла, меня Лизаветой звать... можно Лизой. Лизонькой вот лучше не надо, отчего-то раздражает, - она шла неспешно, рыжая Лизавета, от которой тянуло теплом. А его так не хватало в доме. - Когда дожди, то вечно тоска накатывает. Слышала, при университете кафедру новую открывают? Прикладной некромантии... церковь уже выступила с обличающей речью, а потом выяснилось, что управлять будет монах...

Она говорила и говорила.

Об университете.

И каком-то монахе. Прениях. Договорах.

Слухах, что Его императорское Высочество скоро объявят о помолвке и вовсе не с Таровицкой, которая, не иначе от огорчения, в спешке покинула двор. А вот Одовецкая осталась и теперь при лечебнице для бедных служит. То есть, не совсем, чтобы служит, потому как целительница, а их на службу не ставят, но другого слова не подобрать...

Кто такая Одовецкая?

Или Таровицкая?

Или еще какая-то Авдотья, которая от жениха сбежала, как только он на ноги встал. И так сбежала, что едва скандал не получился. Точнее получился бы, когда бы жених ее не догнал и... в общем, там, похоже, любовь, хотя при дворце злословят, что из всех вариантов Пружанская выбрала наихудший.

Странные чужие люди, до которых Хелене и дела-то нет.

...а конкурс завершился, несмотря ни на что.

Лизавета даже писала о том.

Кто победил?

Марфа Залесская... правда, поговаривают, что выбрали ее неспроста, а чтобы устроить какой-то там то ли брак, то ли договор. Залесские-то половину Севера под рукою держат, опять же, у тятеньки Марфиного плавильни и еще флот собственный торговый, едва ли не в половину государственного. А на Севере земель неосвоенных тьма, и Залесского ныне в министры прочат.

Но это все не важно.

Во всяком случае, не так важно, как прохладный красный лист клена. Хелена увидела его на дорожке и остановилась.

Наклонилась.

Подняла.

Покрутила в пальцах, удивляясь тому, что влажен он. Она тронула пятнышки грязи, прилипшей к листу. Провела мизинцем по краю, казавшемуся острым.

Мягкий.

А Лизавета замолчала, вздохнув.

- Я не хочу, чтобы тебе было плохо. Но я не знаю, как сделать так, чтобы... если о тебе узнают, то многие захотят сделать так, чтобы ты исчезла.

- Умерла?

Лист ластился к ладоням.

Трава была мокрой, но все еще зеленой. Из нее торчали сухие стебельки, которые покалывали пальцы. По дорожке полз муравей.

- Детей у вас не было, но... иногда надежней, чтобы...

- Человека не стало.

Детей не было.

Она об этом не думала раньше. А сейчас вдруг стало больно. Могли бы быть... сын, похожий на... или вот дочка. Дочке он бы обрадовался даже больше, но... не было.

Не было?

Что-то нехорошо кольнуло душу.

Не было ли? Или... если не было, то почему ей так неспокойно. Неправильно. Так... тянет вдруг бежать. Искать? Кого и где? И она даже знает, где, будто шепчет кто-то на ухо. От менталиста и после смерти не избавиться. Зато... если так... если все действительно так, значит, Хелене есть, ради чего жить?

Только...

...осторожно.

Очень-очень осторожно, потому как Лизавета, пусть и помогла, но доверять ей не след. Остальным тем паче. Нельзя, чтобы они заподозрили...

- И что ты предлагаешь? - Хелена позволила листу упасть на дорожку. - Мне уехать? Куда?

- Не уверена, что это поможет, - Лизавета листья собирала в красно-желтый букет. - А предлагаю... дать клятву. Людей, которые знают, что произошло, мало. О тебе... и того меньше.

Клятву?

Отчего бы и нет.

...и уехать... она попробует.

На воды.

Больным крайне полезно отдыхать на водах. А она аккурат нездорова. И мысль эта показалась вдруг донельзя удачной. Хелена живо вообразила себе морской берег, пусть осенний и стылый, но тем лучше. Отдыхающие разъедутся, курортный город утратит летний лоск, зато появится настоящее его лицо.

А море...

Море вздохнет с облегчением, избавившись от купальных кабинок и прехорошеньких, кукольных будто, лодчонок. Оно будет играть водорослями, выплевывать на берег тяжелые камни, среди которых нет-нет да и сыщется кусок янтаря.

Картина показалась до того привлекательной, что Хелена едва сдержала желание немедля вернуться в дом. Она сегодня же прикажет паковать чемоданы и...

...тот городок аккурат близ моря расположен.

- Ты будешь молчать. Я... тоже стану молчать, - Лизавета теперь смотрела без усмешки, и под взглядом ее делалось неловко. - Тебе выправят документы на другое имя... скажем, вдовы.

Вдовы?

Почему бы и нет.

На стылом морском берегу вдовам самое место. И быть может, Хелена до того проникнется тишиною зимнего - а на зиму она тоже останется - моря, что прикупит небольшой дом.

Вдова.

Смешно.

И грустно.

А главное же слово на редкость подходящее.

Вдова.

Она повторила его про себя снова. И еще раз. И убедившись, что при повторении слово не утратило и толики своей неприметной прелести, согласилась. Вдова - это хорошо...

...но порой весьма и весьма удобно.

Эпилог.

От рыжих волос пахло типографскою краской, пятнышко которой осталось на щеке, и Димитрий не удержался, дотянулся, стер.

- И все равно, - Лизавета упрямо мотнула головой. - Я не понимаю, что тебе не нравится? Вы хотите популярности, но при том совершенно не хотите открываться людям. Придумать сказку? Это, конечно, можно, только у тебя эту сказку целый департамент думает. Не подскажешь, получается?

Димитрий развел руками.

Когда она злилась, то становилась будто бы выше ростом.

- Так ведь... вчера отчитались, что материалы поданы.

- Поданы, - неожиданно спокойно согласилась Лизавета. - Материалы... ты их читал?

- Нет.

- А мне пришлось.

Она крутанула колечко на пальце, как делала всегда, нервничая. И стало быть, зря Димитрий поверил Войтеховскому с его уверениями, будто бы все сделано в лучшем виде.

- И как? - осторожно поинтересовался Навойский, на всякий случай отступая к двери.

Норов у невесты был... неспокойным.

- Как? - Лизавета нахмурилась. - И вправду хочешь знать, как? А вот так... Его императорское Величество бдит.

- В смысле?

- Про смысл у своих спрашивай. Я тебе цитаты даю. Бдит о народном благе денно и нощно. Особенно, полагаю, нощно. Ночами оно вообще как-то бдеть сподручней. Особенно о народном благе...

- Лизанька!

- А еще Его императорское Величество челом высок.

- Гм...

- Голос его грозен и вызывает в душе человеческой верноподданическое трепетание...

Димитрий закрыл глаза.

Да. Определенно. Этот опус следовало прочесть до того, как он ушел к Лизавете.

- А у наследника многообещающий взор, пронзающий душу до самой печени. И я тебе клянусь, что так оно и было написано, мол, до самой печени. Там еще есть длань, которая простирается над миром. И прекраснодушное очарование императрицы. Они у тебя вообще в школе учились? Это же... я понимаю, что вам нужно представить Императора народу, что хотелось сделать это как-то... более-менее патриотично, но не до такой же степени! А это еще... как там было... что-то про приступ горячей народной любви. Это у лихорадки приступы бывают. И у холеры... в общем, уточни у Одовецкой.