Потом второй.

И...

Она не станет. Она... она развернется и уйдет, пусть с бомбой, которую, как она подозревала, ей не позволят снять, но уйдет... из зала.

Вот только шла она прямо к трону.

Медленно.

И все вокруг тоже стало вдруг медленным. Вот обернулась Одовецкая, о чем-то беседовавшая с молодым человеком крайне болезненной наружности. Вот резко, но все одно медленно, крутанулась Таровицкая, расправляя руки, и бледное сияние охватило пальцы.

А толстячок, стоящий за ее спиной, рот приоткрыл, будто в крике.

Не слушать их.

...у нее есть шанс.

...всего-то один.

Сопротивляться она не может? Не так? Не в мире этому? Зато если в другом, который всегда рядом...

Закрыть глаза, иначе у Лизаветы ничего не получится.

Вспомнить, чему Едэйне Заячья лапа учила.

Бьет бубен.

Дрожит земля. Мир здесь. Мир слышит. Мир боится. Он готов помочь Лизавете, но как? Белая поземка ластится к ногам. Холод? Это хорошо. Надо просто впустить его в себя.

Холода нет нужды бояться.

И Едэйне не только говорила, показывала, ступая по хрусткому насту босиком. Лизавета помнит, как и сама... страх свой первый, недоверие. И хруст. И лед, от которого пальцы, смазанные гусиным жиром, занемели.

И то, как провалилась она в ставший вдруг горячим снег.

...бубен.

Путь.

Рисованное кровью солнышко катится по небосводу, тревожа оленью упряжку. И вот уже летят они, несут на рогах мир... и Лизавету тоже.

Здесь все иначе.

Зыбко.

Сюда нет пути обыкновенным людям. Вот они. Остались вовне. Лизавета видит их. И Одовецкую, за чьей спиной, кровью привязанные, души выстроились. Ишь, злые какие, тянут руки, норовят ухватиться, если не за плечи, то хотя бы за краешек самый наряду.

Душ много.

И сил у них изрядно. Рано или поздно доберутся, тем паче право имеют на кровную месть. Откуда Лизавете известно? Она видит.

Как видит и кровь под ногами Одовецкой.

И пламя у Таровицкой.

Опасная стихия. Чуть ослабишь пригляд, и полетит, поднимется, сметая все.

Вздох.

Летят олени.

И из-под земли доносится слаженный волчий вой. Надо остановиться. И Лизавета застывает. Как все просто, только... мир крутится-вертится, того и гляди рассыплется на куски. И становится на грань, уже не мир, но огромный бубен в умелых руках. Тонкие пальцы касаются кожи, и сердце стучит-стучит.

Скинуть чужой камзол.

Сунуть руку в карман.

Нащупать что-то холодное, подернутое изморозью. Надо же, стеклянный шарик, навроде тех, которые делают детишкам на радость. Только внутри не фигурки, но муть темная, переливается тяжко, бултыхается, и чуется, вырвалась бы она на волю, но сил не хватит.

Лизавета вздохнула.

А дальше что?

Куда идти.

Или...

Она, сунув пальцы в рот, свистнула, и снег взметнулся, вылепляя фигуру огромного оленя. Рога его застили небо, спина была широка, что стол, а глаза - черны. И из черноты на Лизавету взирало нечто...

Иное?

Пожалуй.

Стоит олень. Глядит. Усмехается, будто спросить желает, мол, хватит ли у тебя, девица, духу сесть на спину мою? Прокатиться по рисованному небу и, добравшись до края мира, отпустить зло? А после вернуться.

Ты же знаешь, что не многие возвращаются.

И что шаман, ступивший на призрачную дорогу, всегда рискует. Оттого и сидят у тела ученики с ученицами, бьют в бубен, поют песни заунывные, путь душе прокладывая. Оттого и заплетают семь кос, в каждую - по ребру белой рыбы пряча. А на губы семь камней кладут, чтобы не пробралась чужая душа, не нырнула в освободившееся тело.

А ты вот так решила.

Сама.

И ни крови в тебе нет. Ни силы особой. Дурость одна.

- Прости, - сказала Лизавета оленю, и тот наклонил увенчанную золотой короной голову, будто приглашая Лизавету сесть. - Прости, но выхода другого нет... там бы все умерли, понимаешь? А потом... снова кровь и опять кровь.

Отец говорил, что кровь - не вода, много ее земля не выпьет.

Вот и выходит...

Плохо выходит.

Она забралась на оленью спину, села, ухватилась за жесткий волос, сдавила пятками бока. И только подумалось, что платья жаль. Красивое. А олень с легкостью оттолкнулся и понес Лизавету прочь от мира. Вернет ли обратно?

Как знать.

Нет у нее алых бусин в дар.

И кишок волчьих, из которых можно сплести упряжь. Нет резных колокольчиков из кости индрик-зверя. Нет бубна и даже простеньких медных браслетов.

Но...

...даже если она не вернется, это будет хорошей платой.

Мир будет жить.

Лизавета же... она попробует.

Глава 30

Стрежницкий моргнул.

Вот была девица, и вот исчезла.

Не бывает такого, а все одно... шла, решительно так, быстро, и люди, которые всегда-то норовили в толпу сбиться, сами расступались, освобождая рыжей путь. А у нее лицо, что у куклы.

И Авдотья за револьвером потянулась, только как-то медленно. И сам Стрежницкий вдруг понял, что воздух загустевает, и что он в этом воздухе - муха, в медовую лужу угодившая. Вроде и живая пока, но ненадолго. По нервам резануло предчувствие беды, и хотел было закричать, предупреждая разноцветную толпу, которая тоже что-то такое чуяла, а потому беспокоилась, только понял: голос забрали.

И силу.

И... револьвер выпал из Авдотьиной руки, громко ударившись о пол, а кто-то сказал рядом:

- Вот мы и познакомились... я с детства многое о вас слышал.

У парня были Маренины глаза.

И сам он...

Сперва даже под сердцем кольнуло: неужели... но нет, не было у нее детей. Или были? Как знать, правды-то она, сука этакая, не говорила. Впрочем, что эта правда изменила бы? Вот то-то же. И потому снизошло вдруг спокойствие вместе с пониманием: теперь точно убьют.

Пускай.

- Лично у меня к вам претензий нет, - меж тем сказал молодой человек с весьма знакомыми чертами лица. - Однако тетушку, мне мать заменившую, я уважал безмерно. А еще она в свое время клятву взяла, что я отомщу.

- За Марену?

- Приятно иметь дело с понимающими людьми, - он чуть склонил голову.

- Вы... - Авдотья глядела на револьвер и пальцы ее подрагивали. - Вы...

- Я, дорогая моя, весьма надеялся, что мой братец исполнит свое предназначение. И тогда все обошлось бы малой кровью. К сожалению, в этаких делах вовсе без крови не получится. Даже если б неизвестная болезнь прибрала бы дорогого дядюшку вместе с семейством, нашлись бы те, кто отказался б признавать мои права. И что тогда? Смута? Война? Нет, война мне не надобна... то ли дело, когда нервный анархист проносит бомбу и взрывает все высочайшее семейство вместе... с некоторыми излишне преданными ему людьми? И уж тут сам возмущенный народ потребует мести...

...а с учетом того, что погибнут не только Их императорские Величества, но и большая часть присутствующих...

...офицеры.

...бояре.

...промышленники из числа первой сотни.

Страна будет обезглавлена.

Шокирована.

...новый император.

...спаситель.

...надежда, что все вернется на круги своя. А если надежду эту поддержат чудом уцелевшие боярские рода, то... у них выйдет.

- Вижу, вы поняли, - Стрежницкий ощутил ледяное прикосновение. - Если бы все пошло, как надо, вы бы ничего и не поняли. А так мне придется убивать вас собственноручно... ничего не сделаешь. Клятву крови и я нарушить не могу.

И нож в руке безумного - а в том, что этот мальчишка был безумен, Стрежницкий не сомневался - свидетельствовал, что речь идет не о шутке.

- А будете мешать, - сказал он Авдотье, которая силилась пошевелиться, но на счастье свое не могла, - я и вас убью. В этом есть своя романтика, если подумать...

Когда нож взрезал плотную ткань мундира, Стрежницкий лишь поморщился. Смерти он не боялся, но и умирать вот так, из-за чужой дури?

Не дождется.