Она махнула и опустилась на скамью.
- Как хочешь, но это я в печать не пущу... это бред! И если ваши газеты его печатают смиренно, то не значит, что и я буду!
- Не будь.
- И не хочу... у меня, между прочим, репутация только складывается... два нумера всего вышло...
...и каждый дался немалой кровью.
А уж цензура и вовсе едва ль не открыто обвиняла Навойского в преступном попустительстве, но...
...к газете приглядывались.
Читали.
И сколь Димитрий знал, второй выпуск пришлось допечатывать.
- Ты попросил освободить полосу. Я выкинула материал, а взамен... - она махнула рукой.
- Извини.
- Не извиню.
- Извинишь, или я тетушке нажалуюсь.
- Это нечестно!
- Зато действенно... - Димитрий взял невесту за руку. Пальчики дрогнули. - Может, сама возьмешься? Помнится, со Стрежницким у тебя весьма душевно вышло... неизвестные герои Смуты...
Лизавета фыркнула и порозовела. Правда, сказала смущенно весьма:
- Он на меня до сих пор волком глядит, хотя я и фамилии не упоминала...
...будто кому-то она надобна.
- За погляд денег не берут, а что до фамилии, то... мои остолопы хотели как лучше, но, похоже, слегка перестарались... и все-таки писать придется. Сама понимаешь.
Газета, хоть и именовалась независимой, - чему, правда, не особо верили в свете, хотя и кивали, соглашаясь, мол, независимее некуда, - но существовала на казенные деньги, выделенные окольным путем. Всех этих казначейских хитростей Навойский и сам до конца не понимал, но, главное, работало.
Станки запущены.
Номера вышли и, пусть особой выгоды пока не принесли, однако перспективы открывались презамечательнейшие.
- Или вот про границу еще...
- А про публичные дома твои не пропустили, - пожаловалась Лизавета.
- Так тема-то... болезненная.
- То есть, если делать вид, что их не существует, то и проблема рассосется? - она вновь нахмурилась. - А ты знаешь, что за последние двадцать лет количество публичных домов увеличилось втрое? И что две трети их - это вовсе не те заведения, куда приличный человек заглядывает? И что не все несчастные попадают туда добровольно? И что порой городовые закрывают глаза на такие вот заведения, не бесплатно само собой...
Димитрий поднял руки, показывая, что сдается.
- Давай так... - Навойский знал и это. И многое иное.
О том, скажем, кому платят уже городовые.
И кто на самом деле владеет «Сенью ивы», заведением старым, если не сказать, почтенным, приносящим немалый доход и отнюдь не одной лишь торговлей телом. Впрочем, телом тоже торговали, мужским, женским, порой детским, а с ним - и чужими секретами.
Порой и вовсе тайнами государственными, причем не важно, какого именно государства. Были бы деньги.
У завсегдатаев были.
Еще мог бы поведать о так называемых закрытых клубах, принимавших гостей крайне неохотно...
...о том, что два таких клуба принесли немало головной боли Навойскому, ибо дела, в них творившиеся, не то, что непотребными, незаконными были. Однако же почтенные члены полагали, будто давно уже стоят над законом.
Было...
...много всякого. И Навойский не был уверен, что следует вытаскивать грязные эти тайны на свет божий. Правда? Правда, дело хорошее, только...
- Обмен. Ты пишешь про императора, императрицу... не обязательно за один раз. А я даю разрешение печатать про твои публичные дома.
- Не мои!
- Не твои, - покорно согласился Навойский.
И еще на шаг отступил к двери. Все ж невеста его, пусть и была существом на редкость упрямым, а по мнению высшего света и вовсе безголовым, раз уж год откладывала свадьбу, но отнюдь не глупым.
- Значит, - мрачно произнесла Лизавета, взвешивая на ладони мятый бумажный лист. - Ты это... нарочно?
- Что нарочно?
- С самого начала задумал? Когда отказали... цензоры... еще пасквилем обозвали... ты... мог бы... - бумажный шарик полетел в стену и Лизавета всхлипнула. - А я-то думала, что все по-честному, что...
Навойский замер.
Хрустальная слеза покатилась по бледной щечке, заставляя ощущать себя редкостной сволочью.
- А ты... меня... использовал... - к первой слезе добавилась вторая. - Я-то... всей душой... к тебе... я... я тебе платочек вышиваю. Шелковый.
- Сама?
Лизавета слегка потупилась. К этому времени Навойский знал, что с вышивкой, как и иными, исконно женского характеру искусствами у нее не больно-то ладилось. А вот хитрый взгляд из-под ресниц заметил, как и слезу, на них повисшую.
- Этими вот руками, - Лизавета и руку приподняла.
Бледную.
С пятном все той же въедливой типографской краски.
- Недосыпала... недоедала...
- За кем?
- Что?
- За кем не доедала?
Ответом был мрачный взгляд. И пальцы то ли погладившие кольцо, то ли примерившиеся, как бы половчей его стащить.
- Мир? - предложил Димитрий, пока кольцо и вправду не соскользнуло с пальца. Нет, само бы не должно, магия родовая отличается похвальною цепкостью, но все же... мало ли.
Лизавета вновь вздохнула и отвернулась.
- Я же не виноват, - он подошел, обнял упрямую свою невесту и поцеловал в макушку, - что ты отказывалась про них писать. А в чем Лешек провинился? В том, что наследником родился? Или вот Император... ты знала, что он побывал на Берегу слоновой кости? Или с китобоем ходил?
- Император?
- А еще два года прожил на Черном острове, с людоедами, его даже в племя приняли, потому как шаман сказал, будто бы он посланец солнца... он спускался в подводном колоколе.
- Врешь.
- Сама спроси, если не веришь...
- Он император, ему...
Не положено?
Димитрий знал, что ныне Императору многое не положено, может, оттого время от времени и случается с ним очередной приступ неизвестной заразы, заставляющей запереться в собственных покоях. И эта же болезнь поганого свойства обрушивается на семейство Керненских...
От Лизаветы пахло еще и хлебом.
Молоком.
Осенью, которая в этом году случилась на редкость рано. Золотыми кленовыми листьями. Первым дождем, что прибил пыль на мостовых Арсинора. Влажным камнем и железом, запах которого осенью становился особенно резким, хотя в городской черте давно уж не осталось кузнечных мастерских, равно как и кожевенных. Мастерских не осталось, а вот запах поди ж ты...
- Он человек, - сказал Димитрий. - Прежде всего. И мне не нравится, что из него делают этакое солнце. Солнцу не прощают ошибок. Его не любят, как любят другого человека. Оно вовсе чужое, чуждое, если ты понимаешь...
- А...
- И о ней надо будет написать. Осторожно, так, чтобы не опровергать слухи, но и не подтверждать их... вообще неплохо было бы сделать цикл статей о нелюдях. Таких, честных... более-менее... хватит нам бояться непонятного.
А вот это предложение Лизавету определенно заинтересовало. Димитрий уже научился читать выражения ее лица. И взгляд этот, слегка затуманенный, был хорошо ему знаком.
- А про...
- И про Лешека... он очень любит молоко, особенно с медом. Вообще сладкоежка страшный... и местами да, он страшен, потому что не совсем человек, хотя он и старается. Но с одной стороны древняя кровь, и с другой. Думаешь, ему легко с таким наследием? В детстве его и вовсе едва ли не проклятым полагали. Только моя матушка и могла на руки брать, остальные не то, чтобы боялись, скорее уж брезговали. Клятвы клятвами, тут ничего не попишешь, но сама понимаешь, душу клятвой не изменишь. И любить не заставишь. Он на самом деле добрый, только... это сложно.
Лизавета кивнула.
Сложно.
И... тяжкое это дело, родиться наследником Империи. А почему бы, собственно говоря, и не попробовать? Именно с этой точки зрения... наследник.
Ответственность.
Детство, которого не было.
Нет, многие не поймут. У крестьянских детей вон тоже детства нет, потому как с рождения каждый работать должен. А аристократы и вовсе решат, что потерянные годы вполне себе годная плата за абсолютную власть...
