— Здорово, Мишатый, наконец-то я достал тебя, — пробасил Сомов, называя приятеля давним студенческим именем, когда никто никого по-человечески не называл, считая, что можно умереть со скуки, общаясь с Мишкой, Колькой, Васькой.

— Рад слышать, Сомыч. Какова заповедная жизнь?

— Какие места, такая и жизнь, — привычно пошутил Сомов. — У тебя-то как? Все поете?

— О, бери выше. Мы уже руководим. Моя жена теперь руководитель Ансамбля духовной музыки, — удовлетворенно, со смешком, пророкотал Кузьмин.

— Слушай, кажется, я понимаю, откуда ветер дует.

— Нет, она сама захотела. Это не от друга сердца моей первой жены. Хотя кое в чем моя певица консультировалась с ним.

— Ты, Кузьмин, великий дипломат. Ты просто Чичерин.

— Нет, он был одинокий странник. Бери выше. Талей-ран! — самодовольно произнес Кузьмин. — Он понимал, как обращаться с женщинами.

— Так устроиться, чтобы все бывшие не расплевались, а пели хором, это поискать.

— Не пытайся, не найдешь. Но ты звонишь вряд ли для того, чтобы восхититься моими талантами. Что-то случилось?

— Да нет, просто хотел услышать жизнеутверждающий дружеский баритон.

— Как там моя красавица? — спросил Кузьмин. — Бегает вокруг пруда?

— Ищет момент, когда снова может его обрыбить, сомов хочет запустить.

— Не боишься, Сомов? Еще утопит.

— Пока не боюсь, потому что сама еще не вынырнула.

— Ты про кредит? — Голос Кузьмина стал серьезным. — Я ей предлагал помочь рассчитаться, но она упирается. Я сам свел ее с кредитором, но он, конечно, поганец. — Было слышно, как Кузьмин заскрежетал зубами. — Но она уперлась рогом, мол, сама погорела, сама и выкручусь. — Он вздохнул. — Что ж, позиция. Сам такой.

— Она выкрутится, — усмехнулся Сомов. — Я проконтролирую.

— Спасибо, друг мой Сомыч. Когда Ульяна едет в Лондон на конференцию?

— В конце августа. Все документы готовы.

— Рад за нее. Вся в меня, да?

Сомов кивал, поражаясь неистребимым довольством собой этого человека, и самое странное, что это довольство не было неприятным для других. Напротив, оно было заразительным. Этот человек обладал какой-то необыкновенной энергетикой даже в свои пятьдесят два года, словно он нисколько не истощился за прожитые восемнадцать тысяч дней, как он сам однажды подсчитал. И добавил, глядя на потрясенного друга Сомыча: «И столько же ночей. Ты понимаешь, о чем я говорю, а, Сомыч?» И расхохотался, как мальчишка.

— Тебе бы только хвастаться, — проворчал Сомыч, привычно исполняя свою роль недоверчивого и ворчливого друга еще с институтских времен, когда роли распределяются и остаются неизменными на всю жизнь, как бы ни менялась сама эта жизнь.

— Ладно, не шевели усами, рыбам положено молчать, — засмеялся Кузьмин. — Привет жене Надюше, а моей дочери скажи, что я жду ее в своей московской берлоге. Я один-одинешенек. Моя певица на гастролях.

Сомов положил трубку и уставился на аппарат. Значит, и Кузьмин ничего потрясающего основы московского бытия не слышал. Иначе сказал бы. Он не знал, что тот — его братишка, хоть и сводный. Но вообще-то Кузьмин знал, каков тот…

Этот день у Романа Купцова выдался везучий. Егерь показал ему места, которые и не снились, не сравнить ни с вологодскими лесами, ни с архангельскими — нетронутая тайга, побывав в которой начинаешь чувствовать себя таким же исполином, как сосны и ели, пронзившие своими пиками столетия. Такой лес не давит на человека, напротив, он вселяет в него веру в собственные силы, своим примером, что ли… Он не знал, но, и без того уверенный в себе человек, он почувствовал себя сверхмогучим. А когда ему удалось взять на тяге птиц, о которых мечтал, когда наслушался хорканья вальдшнепов, а его ягдташ отяготился добычей, он не сомневался, что ему делать и как поступить.

Он явится к Ульяне нынешним вечером и не уйдет до тех пор, пока она не сдастся. Она покажет ему ружье, и он увидит номер на стволе, заветный, вожделенный номер. Кто, если не он, внук предприимчивого Филиппа Купцова, способного заработать деньги и захотеть положить их в швейцарский банк, не заберет их оттуда?

При этой мысли его грудь сама собой расправилась. Он сам небедный по нынешним временам человек, вполне достоин своих предков.

У него счет в швейцарском банке. Гм… звучит недурственно. И что же, какая-то деревенская Артемида может ему в этом помешать? Черта с два!

Они с егерем возвращались на «мотане» и без умолку болтали. Они сошлись характерами, и еще раз Купцов поразился тонкости хозяина заказника, Сомова. Так чувствовать людей, как он, — половина успеха. Пошли он с ним того парня, который встречал, все удовольствие пропало бы.

— А Сомыч нас всех тестирует, прежде чем взять на работу, — объяснил егерь. — У нас парни и языки знают, английский и немецкий, — все, кто с иностранцами работает. Когда корейцы приезжали, он из Москвы выписал мужика. Тот доволен остался. Сомыч не жадный. К нему все готовы наняться.

— А Ульяна Михайловна? Что у нее за функции?

— О-о! — Егерь поцокал языком. — Если бы так все мужики стреляли, как она… Без промаха. Мастер спорта. Да ей есть в кого. Ее отец заправлял здесь до Сомыча. А она — единственная дочка, потому он научил ее всему, чему научил бы сына. А на мотонартах как гоняет…

— Но ее держат для чего-то еще? — Купцов прищурился.

— Не-ет, с этим у нее не проскочишь. Бывает, приедут мужички и давай подбиваться. Она так врежет взглядом, что даже пьяный сообразиловку включает. А вообще-то она для Сомыча генератор.

— То есть?

— Идей. Все, что у нас коммерческого, — это она придумала. Вот только с прудом прокол вышел. Но тут уж форсмажорные обстоятельства, тут ни с кого не слупишь. Она знаете о чем жалеет? Что не застраховала пруд и каждую рыбину в отдельности. — Парень засмеялся.

— А это был ее собственный пруд?

— Да, частное предприятие. Она свои деньги туда втюхала.

Купцов еще раз убедился, что верно понял причину ее желания продать ружье.

— А сейчас чем ее отец занимается?

— Он большими делами ворочает в Москве. — И егерь значительно поднял палец вверх. — Но она строптивая.

— Так что же, такая умная, красивая и без мужчины?

— Не нашелся еще тот, кто окольцевал бы нашу птичку.

— Понятно, — сказал Роман, а сердце его забилось ровнее, ему понравилось, что никому еще не удалось то, чего, кажется, хочется ему.

«Что, на самом деле? — поинтересовался он у себя. — Тебе не надоело жениться? Но не о женитьбе речь…»

«Мотаня» остановилась в дальнем углу станции, выплюнула мужиков и, запыхтев в последний раз, успокоилась.

Купцов простился с егерем, заверив его, что найдет дорогу в теремок один, и пошагал в темноту. Вдали виднелись гирлянды огней заказника, где-то лаяли собаки, кем-то потревоженные, может, той же, кстати, «мотаней».

Он собирался положить добычу в морозильник и забрать с собой в Москву.

В гостинице поселялись новенькие охотники, скрипели половицы под тяжестью грузных мужиков, собаки, пара красных сеттеров, пренебрежительно поглядывали на окружающих. Роману показалось, что они даже губы скривили, как люди. Их хозяин, такой же поджарый, как сеттеры, с бородкой клинышком, суетился возле рюкзаков, бубня себе под нос:

— Это с питанием для Долли и Козочки, а это… — Дальше Купцов не разобрал.

Экипировка у новеньких была отменная, а когда он взглянул через окно на освещенный задний двор, то увидел два джипа — один громадина «тахо», а второй «эксплорер». Да, живут в этих краях, не тужат. Или это москвичи? Он привстал на цыпочки, чтобы взглянуть на номера, но ему не пришлось напрягаться. Потому что хозяин сеттеров бросил на стойку паспорт и сказал:

— Мы все из одного дома. Так что пишите: Киров, а дальше как у них. Квартира двадцать семь. — Он торопливо засунул паспорт в карман и взял собак на сворку.

Значит, это в областном центре такие крутаки. Что ж, можно понять — лесов немерено до сих пор, и если с умом заниматься древесиной, то это окажется повыгоднее его цемента. А вчера, просматривая на ночь местную газету, он сделал для себя настоящее открытие — шведская фирма именно здесь размещает свои заказы и продает их в своем громадном фирменном магазине под Москвой. А какая-то крошечная прежде фабрика подрядилась отшивать куртки для Штатов. Ясное дело, за о-очень маленькие доллары. Но ведь нашли выход здешние люди. Молодцы.