Грязнов ходил по комнате, размахивая руками и ероша свои рыжие волосы. Он словно заново переживал постыдную комедию в суде.

Судья, председательствующий на процессе, прекрасно знал, что делал. Похоже, ему «предложили» так делать, и он в меру своих сил старался. Арестованные, как и следовало ожидать, брали все на себя, всячески выгораживая «дядю Гурама», который, естественно, ни сном ни духом… Оружие, едва ли не хором утверждали они, это дело старого Мкртыча. Вот возьмите его, и пусть он ответит перед законом. А дядя

Гурам! Они изображали его с такими ангельскими крылышками, что впору было орден «Дружбы народов» давать, а не хороший срок…

Адвокаты отработали свое. Судья был непререкаем: Ованесов не виновен. Дело с оружием требует тщательного доследования, а по этой причине Гурам Ильич Ованесов освобождается из-под стражи под подписку о невыезде прямо в зале судебных заседаний.

— Да, кстати, — сказал Слава, — этот наш Ашотик получил десятку. Я так понимаю, за то, что на дядю Гурама поклеп возвел. Остальные — соответственно от пяти до восьми с учетом отсутствия судимостей, отличных характеристик и еще черт знает чего. Словом, адвокаты добились своего. И все основные пункты обвинения, по дружным показаниям этой шпаны, были свалены на Погосова и покойного Гоги, который, оказывается, был у них своего рода заводилой.

Мы сидели втроем: я, Лариса, а справа от нее Никита Емельяненко. Когда осужденных увели, Гурам хотел подойти к нам, то есть, конечно, к Ларисе. Но на его пути встал Никита. Он достаточно громко сказал приближающемуся Гураму: «Уходи!» Тот говорит: «Я хочу женщине принести извинения за действия этих негодяев, которых совершенно справедливо покарал суд». Представляешь? Но Никита посмотрел на Гурама так, что, будь я на его месте, честное слово, съежился бы. «Лучше исчезни с глаз, — говорит. — Нам двоим тут тесно. Исчезай, потому что я тебя все равно уничтожу». А Гурам заявляет: «На завтра у меня назначена встреча с первым замом премьера, который сделает мне ценное предложение — надеюсь, государственный пост предложит. Я скажу ему, чтоб он сделал тебя, Никита Семенович, начальником моей охраны. Верным людям плачу очень хорошо. Подумай, пожалуйста, над моим предложением». Жаль, ты не видел Никиту. Говорит спокойно так: «Я же сказал: убирайся. Пока не поздно». Ох, как осерчал Гурамчик! Помолчал многозначительно и говорит: «Хорошо. Но тебя я запомню». На что Никита со свойственной ему, как ты говоришь, прямотой солдата громко заявил: «Лучше бы тебе этого не делать, мерзавец. Тебе достаточно уже того, что я запомнил тебя. Однажды я надел на тебя наручники, чтобы отдать в руки правосудия. Ты обошел его. Второго раза не будет. Я сам выполню функцию суда». Ну что, постоял Гурам, прикрикнул на зашумевших было его подпевал, которые сидели в зале, зрители, так сказать, моральная поддержка, и те вмиг смолкли. На том все и кончилось. Я увез Ларису домой. Ее трясло всю дорогу. Но она не плакала. Сильная баба, такое пережить!.. Как оплевали…

Слава опять нервно вскочил, сказал, что пойдет поглядит, как там дела на кухне.

— Еще несколько бытовых деталей. — Он остановился в дверях. — Акимов, он был с нами, заметил в зале суда ту девицу, которая пыталась ввести стрихнин. И написал судье записку об этом. Тот прочитал и кивнул Акимову. А потом, когда суд сделал короткий перерыв, подозвал Володьку и сказал, что по этому поводу у него уже была беседа с дежурным врачом, с той старушкой. Короче, она сказала, что никакого стрихнина не было, просто Акимову, да и ей тоже, с перепугу да со сна показалось. Понял? Это Володьке-то показалось! Ну и хрен с ними со всеми! Нервов не хватает… Да, а тот единственный из арестованных, который заявил, что Лариса «поступила» к ним уже после того, как ее изнасиловал дядя Гурам, почему-то скончался. Оказывается, у него был врожденный порок сердца. Это у бугая-то! Чисто работают негодяи. Ну ладно, пойду посмотрю, что там у наших дам и когда можно звать гостей к столу, а ты пока отдохни.

Турецкий поднялся, походил по комнате. Взял сигарету, закурил. Славка рассказывал хотя и кратко, но атмосферу в зале суда сумел передать вполне зримо. Саша воочию видел всех действующих лиц, даже различал выражения их физиономий…

— Ну? — вернувшись через несколько минут, сказал Грязнов. — Как ты сейчас себя чувствуешь? Отошел малость от беседы с народом? Там, — он ткнул большим пальцем себе за спину, — уже другой народ тобой интересуется.

— Я-то давно уже отошел. А чего ты еще хотел рассказать?

— Закончить нашу историю. Ну так вот. Неделю с небольшим назад, или в начале той недели, не помню… Смешалось уже все в голове. Словом, звонит мне Лариса, просит срочно приехать. В чем, думаю, дело? Однако порулил. Да, кстати, после моего возвращения из Венгрии я ей в двух словах пересказал суть допроса Богданова. В общем, приехал я, охраны никакой, сама дверь открыла. Я, значит, спрашиваю, что случилось, почему, мол, так? Она отвечает, что теперь в этом нет никакой нужды. Поскольку она уезжает и квартира на Комсомольском продана. Кому? Вот об этом и речь. Гурам ей звонил, оказывается, вскоре после суда. Как она сказала, настойчиво попросил не бросать трубку и выслушать его. В охране ее, сказал, больше нет необходимости. Он распорядился, чтобы волос не упал с ее головы. Ничьей мести может не опасаться. Напротив, предлагает ей встретиться, чтобы он мог лично объяснить, как она ему нравится и какое безумное впечатление она произвела на него. А все происшедшее — это какой-то кошмар, затмение, помрачение ума! Он всю жизнь будет казнить себя за то, что доставил такой прекрасной, замечательной женщине столько неприятностей и беды. Ну, короче, активно предлагал ей стать его любовницей, содержанкой. Все, что хочет, любые деньги — все к ее ногам. Она, как ты можешь догадаться, объяснила этому подонку, что не только видеть, но даже одним воздухом дышать с ним не может и не желает. И бросила трубку. Это она мне так рассказывала… Через день-другой новый звонок. Чей-то явно кавказского происхождения голос стал объяснять Ларисе, что с дядей Гурамом так нельзя разговаривать. И если он приказал ее не трогать, это еще ничего не значит. Пока могут не трогать, а потом могут и крепко тронуть. Ну, короче, начался шантаж. Целью которого, как скоро выяснилось, точнее прояснил сам Гурам, было вот что. Он вдруг заявляет, что как-то ехал мимо и заодно решил посмотреть ее бывшую квартиру на Комсомольском. Она его вполне устроила. Это ж надо такое! Сам открыл, вошел, осмотрел и остался доволен. Ввиду того что возвращение Вадима не ожидается, а ей две квартиры не нужны, он предлагает ей продать эту ему. Все документы уже подготовлены и оформлены, осталась только ее подпись, не более. Когда можно подъехать, чтобы привезти деньги и подписать бумаги на владение? Ей, скажу тебе, стало страшно. Но на всякий случай поинтересовалась, во что он оценивает ее квартиру? А вы сколько хотите? — был ответ. Она возьми и ляпни: сто миллионов! Рублей, уточнил он, не долларов же? Ну хоть и рублей. Хорошо, отвечает, могу привезти завтра в полдень. Хочу рассчитывать застать вас дома. Можешь себе представить, приехал и привез — сберкнижку с сотней миллионов. На ее имя. Она позвонила в банк, проверила, ей подтвердили поступление денег. Что оставалось делать? Подписала на продажу. Охранник сидел рядом, глаз с него не спускал. Поэтому Гурам вел себя, по ее словам, вполне корректно. На убийцу никак не был похож.

— Можно подумать, что у них на лицах фиолетовый штамп: убийца! — усмехнулся Турецкий.

— Вот именно. Уходя, снова посоветовал отказаться от охраны, поскольку он лично готов гарантировать ее безопасность. На что она ответила: можете не беспокоиться. Я все равно уезжаю за границу — от ваших убийц и от вашей любезности.

— Ну и тип!

— Это не все, — предупредил Слава. — Он тут же предложил ей продать ему и вторую квартиру. Ну, здесь уж нашла коса на камень. В общем, выпроводила его, а сама задумалась. И мне позвонила. Только не в тот же день, а немного позже, когда была уже полностью готова к отъезду. Вещей как таковых у нее было немного. Квартиру она запирала на все секретные запоры и ключи забирала с собой. Вдруг когда-нибудь захочется вернуться? Говорила, что едет как туристка, но, похоже было, надолго, если не навсегда. А цель моего вызова такова. Смешно рассказывать, ей-богу… — Славка засмеялся. — Она говорит, я вам всем тут столько забот доставила, что не знаю, как и отблагодарить. Бросьте, говорю, это наш долг. Долг-то долг, а человеческое отношение — это совсем другое. Поэтому… приготовься, Турецкий! Она говорит: из-за меня у многих из вас неприятности, вон у вашего друга даже машину сожгли. Не знаю, кто из вас помог мне больше, но с вами, Вячеслав Иванович, я за отца расплатилась полностью, хотя — что деньги! Не ими жизнь наша измеряется. В любом случае низкая, говорит, благодарность. А вашему другу, то есть, стало быть, тебе, передайте вот это. — Грязнов залез в свой письменный стол, стоящий возле окна, достал оттуда портмоне тисненой крокодиловой кожи и кинул Саше на колени.