Кстати, то, что его не было дома, — тоже не доказательство. Мало ли, где и у кого может заночевать молодой мужик, сбагривший, прости Господи, таким образом свою, скажем, не совсем молодую жену. А то, что она эффектна и красива, — совсем не главное. И демонические сирены, сказывают, неплохо выглядели, а пели еще краше, врт только ни смотреть, ни слушать их не рекомендовали мифологические путеводители. А так-то вообще отчего же?.. Но вот организовать всю эту катавасию, судя по показаниям армян, а также информации, которую получили от живого еще старика Константиниди Романова и Грязнов, вполне мог Богданов. Может быть. Однако нужны веские доказательства.

Начальник Фрязинского райуправления милиции майор Малахов напоминал не по возрасту располневшую бабу. Пухлое щекастое лицо с маленькими, глубоко запавшими глазками было младенчески розового цвета. Пуговицы мундира застегивались так туго, что, казалось, должны были отлететь от первого же резкого движения. Да и вся его невысокая фигура с покатыми плечами и короткими толстыми ногами, весь его внешний вид никак не соответствовал тому, что знал о нем Емельяненко: потому что был Малахов жестоким и достаточно грубым с подчиненными, до наглости самонадеянным представителем истинно карающей власти, то есть самым худшим ее выражением. Но почему он уже не первый год держался на этом месте, почему не гнали его в три шеи из органов — вот этого никак не мог понять Емельяненко. Значит, была у него где-то наверху слишком волосатая лапа, которую устраивал подобный тип. А может быть, хорошо платили за то, чтобы этот пост оставался именно в руках Малахова. Не было ведь никаких громких дел в районе… Почему? Потому что либо не фиксировались заявления потерпевших, либо те сами боялись заявлять. Кругом стрельба, разборки бандитские, «наезды», рэкет, черт-те что, а тут словно райский уголок — тишь да Божья благодать, одно удовольствие служить в эдаком раю.

Но вообще-то хамил Малахов исключительно подчиненным и прочей мелкой и ничего не значащей сошке — то бишь местным обывателям, не имеющим связей с высшими инстанциями. Со старшими же по званию, а особенно по должности, был Малахов предупредителен, любезен и осторожен, в чем имел однажды удовольствие убедиться Емельяненко.

Вот и теперь, увидев Никиту Семеныча, — ну как же, как же! — он прямо-таки высветился радостью, однако не преминул поинтересоваться полномочиями Турецкого и внимательно изучил его документы. Саше показалось, что он так увлечен ксивой «важняка», что, кабы мог, снял бы на память копию. Узнав о намеченной операции, не выразил никаких заметных эмоций, но постановление на обыск, санкционированное заместителем Генерального прокурора России, в руках все же подержал, и было похоже, что его охватила некоторая оторопь. Саша, во всяком случае, уловил его неожиданную растерянность.

Дернулся было тут же Малахов к телефону: мол, надо выяснить, на месте ли Гурам Ильич, а то как бы зря не пришлось… прокатиться… да и в чужой дом, когда нет хозяина, как-то… обыск в отсутствие Ованесова…

Но Никита, перехватив его движение, твердо и решительно положил свою жесткую ладонь на аппарат

— Нет нужды, — сказал, незаметно для майора подмигнув Турецкому. — Читал, Малахов, что писал Петр Великий в своем Морском уставе? «Порядки писаны, а времен и случае нет». Знаешь, о чем речь? То-то и оно, что знаешь. Ну что ж, тогда, значит, придется тебе с нами ехать: твоя ведь епархия, Малахов, так? А этот твой подопечный давно уже у меня вот тут сидит. — Никита ткнул себя указательным пальцем справа от пупка. — В печени, понял, Малахов?

Майор как-то непонятно сник, но сразу же стал суетливым, отчего его сходство с толстой бабой обозначилось еще больше.

— Да какой же он мой?.. Мы и знакомы-то…

— Знакомы, знакомы, и достаточно хорошо, — с усмешкой успокоил его Никита. — Как представитель местных органов. Мне многое о тебе давно известно, Малахов… Ну будет трепаться, время — деньги, уже пора ехать, двигай за нами.

Они вышли из кабинета, Малахов повернулся, чтобы запереть свою дверь, но вдруг, словно вспомнив о чем-то невероятно важном и экстренном, буквально ринулся обратно в свой кабинет, на ходу крикнув, что забыл… А что он забыл, про то не успел сказать, ибо дверь за ним со щелчком захлопнулась.

— Вот же стервец! — Емельяненко с насмешкой посмотрел майору вслед и обернулся к Турецкому. — Это он предупредить хочет. Все ведь время только о том и думал, на морде ж написано. Ну и черт с ним, все равно уже опоздал, наши, — он поглядел на часы, — обложили Гурама. А этот дурак даже не понимает, что сам себе петлю мылит. Ну пусть. Идем.

Малахов догнал их на крыльце. Он был красный, словно вареный рак, и ожесточенно вытирал круглое лицо мятым носовым платком далеко не первой свежести. Затем, спрятав платок в брючный карман, достал из кармана неглаженого своего кителя пистолет Макарова и предъявил его Емельяненко и Турецкому.

— Чуть было не забыл, а как же на такое дело без оружия… — заторопился, оправдывая свой побег обратно в кабинет, хотя никто по этому поводу еще не сказал ему ни слова. Однако чует кошка, чье мясо съела.

Турецкий отметил лишь мимолетный брезгливый взгляд Никиты.

В машине Малахов вел себя беспокойно, вертелся, распространяя вокруг себя неприятный запах сырости и затхлости. Ну будто ты залез в старый, заброшенный погреб. А чтобы хоть каким-то образом затушевать свое беспокойство и растерянность, стал живо интересоваться внутренней начинкой полицейского «форда», которого до сей поры ему, оказывается, и видеть не приводилось, не говоря о том, чтобы ехать в нем.

— А это чего? А это зачем?.. — И, выслушивая предельно краткие, а оттого не совсем понятные — речь ведь о сложнейшей технике! — ответы Никиты, майор не то с восхищением, не то с осуждением качал лысеющей, с зализанными потными волосами головой. — Ну надо же! Вот ведь придумают, сволота, капиталисты проклятые! Куда уж нам до них! — И все в таком же духе, обмахиваясь фуражкой со следами пота на тулье. Но глаза его при этом воровато перебегали с Турецкого на Емельяненко и обратно.

К шикарному, выстроенному из красного, модного нынче кирпича особняку, или, вернее, трехэтажному высокому коттеджу Ованесова, стоящему отдельно, почти у самой кромки берега неширокой реки, подъехали быстро. Дорога сюда была не просто хорошей, а отличной. Ничего, видать, не жалело родное государство для новых своих предпринимателей: ведь подобное шоссе по нынешним деньгам даже и не сотни миллионов стоит, кто ж зря свои личные деньги выбрасывать станет? Естественно, только государство. Бегущее по густому перелеску, это шоссе напоминало обычные, перекрытые гаишным «кирпичом» подъезды к дачам верных слуг народа— что в прежние времена, что сегодня. Сквозь редкие просветы в зарослях было видно, что вдалеке возводились подобные особняки — шикарное место было отведено областной и районной властями под индивидуальные застройки, чего ж не возводить-то? Опять же были бы деньги, большие, разумеется.

Эту редкую по своей глубине мысль неожиданно выложил Малахов — выложил уважительным голосом и с особым значением. Видимо, понятие «большие деньги» имело в его жизни самое главное значение. Но думал он при этом наверняка совсем о другом, что и выдавали его бегающие, растерянные глазки.

Перед последним поворотом, открывающим подъезд к особняку, стоял на обочине пустой «газон». Проезжая мимо, Малахов машинально обернулся и как-то воровато оглядел автомобиль. И снова едва заметно скользнула усмешка по губам Никиты.

Остановились перед глухими железными воротами, окрашенными недавно ядовито-зеленой краской, от которых в обе стороны уходил высокий забор из бетонных плит. Никита первым вышел из машины и осмотрелся. Деревья и густые заросли орешника вплотную подступали к забору.

Ничего не заметив, Емельяненко одобрительно кивнул: молодцы. На площадке остановились закрытый микроавтобус и «Жигули». Грязнов курил, небрежно стряхивая пепел в открытое окно. Турецкий подошел к нему и негромко спросил: